Терри Сазерн - Грустное кино

Борис посмеялся этой показной или реальной паранойе Сида, и его настроение слегка поднялось. В фойе они встретили ту самую официантку.

– А в чем дело, дорогуша, – участливо спросил Сид, – ты что, простудилась?

– Простудилась? – переспросила девушка, удивленно хмурясь. – Что заставляет вас так думать, мистер Кратцман?

– Ну, не знаю, – простодушно ответил Сид, – просто грудь у тебя так распухла. – И, хрипло гогоча, он протянул руку, чтобы предложить утешение пострадавшему органу.

Под громадным, написанным маслом портретом Папаши Харрисона, председателя правления и главного акционера «Метрополитен Пикчерс», сидел молодой Лес. Сидел он за гигантским столом, сгорбившись подобно гонщику, словно стол был неким экстраординарным транспортным средством, способным развивать колоссальную мощь и скорость. Лес сидел, будто встроенный туда, а вокруг него, как на фантастическом приборном щитке, располагались самые разнообразные компоненты, которыми Лес так мастерски оперировал, – телефоны, интеркомы, кассетные магнитофоны, крошечные телевизоры, видеомагнитофоны и миниатюрный кондиционер (западногерманской фирмы «Браун»), который пускал струю воздуха прямо Лесу в лицо, создавая иллюзию реального движения. Лес Харрисон и впрямь ощущал некие вибрации мощи и скорости, а самое главное, загадочной маневренности и сцепления с дорогой, ибо именно здесь он рулил и жал на педали – это и была та игра, в которую он играл.

– У меня для тебя новости, дружище, – тихо говорил Лес в телефонную трубку. – Патриотизм в наше время в сортире. Слишком спорная штука. Нет, даже танцоров нельзя – если только у них контракт с этой киностудией, никак нельзя. Ни один человек, работающий на эту студию, во Вьетнам не летит. Часть того говна может крепко пристать, а кому это нужно? Верно? Верно. Ладно, Марта, после поговорим.

Лес повесил трубку и одновременно другой рукой повернул переключатель интеркома оперативной связи с приемной.

– Порядок, деточка, – сказал он своим обманчиво сонным голосом, – теперь пусть войдут.

Лес подался вперед, упершись локтями в стол: ладони сцеплены, пальцы сплетены, так что его нос покоился на верху сцепленных ладоней, а подбородок – чуть ниже, на вытянутых больших пальцах – стиль Калигулы. Дверь открылась, и в кабинет довольно жеманной прогулочной походкой вошла пара агентов Уильяма Морриса. Когда чьи-то агенты прибывают тандемом, это означает одно из двух: либо старый агент вводит в курс дела молодого, либо агентство считает предстоящую встречу настолько важной, что решает выставить оппонентом команду из двух человек. Последняя работает почти в той же манере, в какой это делают полицейские, – на контрасте: один играет человека разумного, мягкосердечного («Давай дадим ему малость передохнуть, Эл»), тогда как другой («А я говорю, что мы это в „Парамаунт" отдадим») надевает маску плохого парня и полного засранца.

Привлекательность и скрытность подобных тактик против Хрена Моржового, понятное дело, ровным счетом ничего бы не дала и не использовалась теми, кто хорошо его знал. Дело было даже не в том, что Лес Харрисон был так уж невосприимчив к уловкам или не ценил их качества. Просто он вел дела с такой чудовищно властной позиции, что ему трудно было признать уместность чьих-то еще обманов помимо его собственных.

На данный момент киностудия имела в производстве одиннадцать фильмов. Три снимались в Европе, один в Мексике и один в Нью-Йорке. Оставшиеся шесть снимались на месте; из этих шести один был вестерном, один научной фантастикой и один экранизацией бродвейской постановки с двумя действующими лицами. Эти картины имели бюджет порядка миллиона долларов каждая и относились к так называемому «мусору». Их многогнусные функции варьировались от перекрестной параллелизации (то есть манипулирования ценами на производство и прибылями между фильмами-победителями и фильмами-проигравшими) до сдачи в аренду студийных помещений и мощностей (самим себе) при заорбитных ценах (выплачиваемых акционерами) и наконец до формального выполнения обязательств актеров, режиссеров и продюсеров – или, если короче, мухлежа со списанием налогов, а также поддержания гигантской архаичной машины в движении.

Это касалось трех из шести картин, две стояли особняком – вот они-то и были самыми ужасающими. Одна представляла собой девятимиллионодолларовый механизм для Рекса Макгайра под названием «Привет, разбитое сердце», а другой была огроменная картина на шестнадцать с половиной миллионов долларов «Пока она не крикнет» с Анджелой Стерлинг в главной роли, самой высокооплачиваемой красоткой широкого экрана – гребущей по миллиону с четвертью за картину плюс десять процентов кассового сбора по мере его поступления.