Олег Болтогаев - Подростки

Быть влюбленным и быть с влюбленной.

К сожалению, десятого ноября каникулы закончились, и снова началась школа. Я ревновал Наташу к Мишке, меня раздражало, что он сидит прямо позади нее.

— У меня с ним ничего больше нет, — сказала она, когда я явно проявил признаки ревности.

— А было? — спросил я.

— Что было, то сплыло, — ответила она, — не ревнуй, у меня есть только ты.

Зима пришла незаметно. То, что я описал в самом начале насчет садика и Димки со Светкой, произошло в самый первый день зимы. А пятого декабря… Пятого мы сачковали, как же, выходной, День Конституции. Хороший день.

В этот исторический день мы мельком виделись днем.

— Приходи к нам сегодня вечером, — сказала Наташа.

— К вам? Домой? Во сколько?

— К шести.

— А почему у тебя такой загадочный вид?

— Ничего не загадочный. Потом узнаешь.

— Ну, хорошо, к шести так к шести.

Честно сказать — волновался. Мы все еще с детства побаивались ее отца. Его милицейская фуражка приводила пацанву в легкий трепет. Еще ничего не нашкодив, мы уже боялись его. И вот мне предстояла встреча с ним. Особо дрейфить вроде было нечего, но я волновался. А ее мама? Как она воспримет меня? Они народ состоятельный, а мы? Несмотря на все разглагольствования об «отсутствии почвы для социального неравенства», мы все же чувствовали, что Наташа птичка иного полета.

Все оказалось проще. Я нажал кнопку звонка, дверь открыла Наташа, и я вошел.

На ней был длинный, ниже колен, оранжевый халатик, в таком одеянии я никогда не видел ее прежде. Теперь она казалась какой-то совсем домашней. Ее русая коса была переброшена вперед, на грудь.

— Добрый вечер, — сказал я, украдкой заглядывая вглубь квартиры.

— Привет, — ответила она. — Заходи.

Я прошел в просторную прихожую и первым предметом, в который уперся мой взгляд, была форменная фуражка ее отца. Она лежала на специальной полочке, над всей остальной верхней одеждой. Как семейная реликвия.

— Раздевайся, разувайся, вот тапочки, проходи, — она говорила очень тихо.

— Кто-то спит? — спросил я, погружая ноги в мягкие просторные чуни.

— Никто не спит, просто я одна дома, — ответила она.

Видимо, любой батон выглядел бы в эту минуту интеллектуальнее, чем я.

— Они на концерте в честь Дня Конституции, — улыбнулась Наташа.

Какой я пень! Ведь сегодня праздник. В доме культуры концерт. Это бывает каждый год. Чтобы не отставать от Москвы. И что теперь? Мы одни? Получается, она специально позвала меня, зная, что весь вечер мы будем вдвоем? Вроде так.

Мурашки забегали по моей спине.

— Тут у нас кухня, тут зал, там спальня родителей, — я шел за ней, как на экскурсии.

— Сколько же у вас комнат? — спросил я, только чтобы не молчать, как дундук.

— Четыре.

— Ничего себе. Да вы буржуи, — я потихоньку выходил из коллапса.

— До буржуев нам далеко.

— И сколько у вас метров?

— Ей-богу, не ведаю, — ответила она смущенно.

— Когда много, можно и не ведать, — хмыкнул я.

— Пойдем, глянешь на мою келью, — сказала Наташа.

— Вот, тут я пребываю, — Наташа развела руками. — Смотри.

Я остановился, как вкопанный. На полу лежала огромная медвежья шкура.

— Папа из Сибири привез в позапрошлом году.

— Жалко зверюгу.

— Мне тоже поначалу было жаль его, но я к нему привыкла, сидеть так классно.

— Наступать-то на него хоть можно или вокруг обходить?

— Не бойся, он не кусается.

— Нет, я все-таки сниму тапки, — сказал я и, оставшись в носках, ступил на жесткую шерсть.

— Я тоже люблю топать по нему босиком.

На столике стоял стереомагнитофон, ни у кого из нас таких не было. Мелькнула мысль, что знаю Наташу с первого класса, но еще ни разу не был у нее в гостях.

Как и она у меня.

— Слушай, а к тебе кто-то ходит из наших?

— Почти никто. Мы живем как-то обособленно. Даже не знаю, чем обьяснить.

— Должностью твоего отца.

— Я не думаю, что это главное, — она вздохнула.

— И какие записи у тебя есть?

— Адамо сеть, битлы, роллинги, что поставить?

— Поставь Адамо.

Она стала ставить катушку, а я подошел к книжной полке.

— И где же Мандельштам?

— Он спрятан, сейчас покажу.

— Сколько журналов у тебя.

— Все отец приносит.

— И это все конфискат?

— Нет, что ты, это ему знакомые несут. Садись вот сюда, в ногах правды нет.

— Уютно у тебя, — я плюхнулся в кресло.

— Вот Мандельштам, взгляни, — она стояла совсем рядом со мной.

— Такой тоненький и столько шуму?

— Он ведь мало написал.