Линда Дэвис - Гадюшник

— Высший класс.

— Откуда такая уверенность?

— Все при ней. Никому и в голову не придет ничего заподозрить. Она умна, выдержанна и честолюбива; такое дело придется ей по душе. К тому же она идеалистка — может и закон преступить, если решит, что правда на ее стороне. И вероятно, получит от этого удовольствие.

— Это еще почему? — насторожился Бартроп.

— Да вид у нее такой — словно готова наперекор судьбе пойти, хотя и аккуратно.

— Вам не кажется, что это оружие обоюдоострое? — нахмурился Бартроп. — Похоже, вы забываете, что мы не имеем права на ошибку. Если хоть что-нибудь просочится в прессу…

— Не просочится, — успокоил его Баррингтон. — Она будет играть с нами, да и проверку я ей устроил неплохую. Она умеет держать язык за зубами. То есть вообще-то любит посплетничать, как любая, но только не о деле.

— А ведь она вам нравится, не так ли?

— Она любому понравится.

— Но ведь вы отдаете себе отчет, что ей может прийтись несладко? Если что-нибудь пойдет не так, нам придется от нее избавиться.

— Считаете, ей следует об этом знать?

«Она будет знать ровно столько, сколько я сочту нужным», — подумал Бартроп, а вслух сказал:

— Скажите ей, чтобы не попадалась, а если попадется, пусть выбирается сама. Вопрос в том, устроит ли ее это? Мне вовсе не хочется, чтобы она побежала в полицию.

Баррингтон задумался:

— Все будет в порядке.

— Впрочем, так или иначе болтать не в ее интересах, — раздельно, со значением проговорил Бартроп.

Директор отдела по борьбе с наркотиками управления М16 и президент Английского банка понимающе улыбнулись друг другу. В тот момент им и в голову не могло прийти, что Сара Йенсен, если ее загнать в угол, становится чистой львицей; что, если ее кинуть, она, подобно Самсону, раскачав колонны, обрушит на них свод храма.

В свои двадцать семь лет Сара Йенсен жила, в общем, обычной жизнью, но так казалось только на первый взгляд. Занимаясь внешнеторговыми операциями, она завоевала видное положение в лондонском Сити. Жила в большом доме вместе с братом и приятелем. Была красива. Всего ей хватало — внешних данных, любви, денег. И страха. Жизнь, которую она с таким тщанием выстроила, была хрупкой. Она могла оборваться точно так же, как со смертью родителей оборвалось одним солнечным полднем в Новом Орлеане ее детство. Считанные секунды. Вспышка. Мгновенный удар. Прикосновение чего-то металлического к коже. Этот страх всегда был с ней. Он заползал куда-то вглубь, укрывался, стараясь сам себя превозмочь и обмануть, в разного рода закоулках души, но не исчезал никогда. И тень его падала на все, что бы она ни делала и чем бы ни занималась, — на безумно рисковые операции, когда она у себя за столом играла в игры, где на кон ставились миллионы фунтов стерлингов, на случайные любовные интрижки, на устоявшийся роман с Эдди, на выпивку; этот страх таился в ее заливистом смехе и в теперешней, ничем не омраченной жизни. В этой хрупкости заключалась и своеобразная сила. Она обогащала жизнь, позволяла наслаждаться ею, придавала ей остроту. И пока зазубрины характера удавалось сглаживать и сводить воедино, ничто ей не угрожало.

Иногда она задумывалась, а не возникает ли у кого-нибудь подозрений, нет ли кого-то, кто видит картину в целом. Нет. Может, двое ее ближайших друзей, Джейкоб и Масами, и замечали какие-то тени, смутные штрихи, но никогда о том не говорили, почти всегда удовлетворяясь обликом, который Сара создала для публики.

Сара улыбнулась и стряхнула с себя задумчивость. Повернувшись к мерцающему экрану компьютера, она взяла трубку и провернула сделку. Так, с этим покончено. На все ушло тридцать секунд. Заработано полмиллиона.

Деньги со скрежетом мчались по проводам, теряя память о своем происхождении в электронном лабиринте, который, стирая следы перемещений, сортировал купюры, укрывал, увязывал в пачки. Потом их можно будет извлечь из потока и вложить куда-нибудь еще. Антонио Фиери никогда не рисковал. Именно поэтому ему удалось подняться почти на самую верхушку мафии, ни разу при этом не оказавшись под следствием, не говоря уж о тюремном приговоре.

Ему было пятьдесят семь — невысокий мужчина, чья некогда мускулистая фигура оплыла теперь изрядным слоем жира. Лицо у него было почти совсем плоское, разве что короткий нос торчал да выпячивались на удивление полные губы. Волосы у него редели, а естественную их седину парикмахер раз в месяц перекрашивал в черный цвет. В темно-карих маленьких круглых глазках постоянно сохранялась настороженность, и в то же время чаще всего их освещала добродушная улыбка, в которой светилось подлинное удовлетворение хорошо выполненной работой.