Тереза Ревэй - Твоя К.

Ксения встала перед ней на колени и взяла ее ледяные руки в свои. Она не знала, какие слова говорить, чтобы утешить ее. Ничто не могло избавить от боли эту женщину, которая приезжала в Париж получить медаль в знак признания ее заслуг и таланта, умную и одаренную женщину, которая была такой красивой в тот день в своем элегантном платье, а теперь ни за что ни про что раздавленную беззаконным и безбожным режимом.

С печалью в сердце Ксения опустила голову на руки Сары, словно преклонялась перед ее страданиями.

— Месяц назад умерла мать, — продолжила Сара. — Для всех это было избавлением. Нам не удалось получить для нее визу. Теперь Макс с Фердинандом делают все возможное, чтобы мы смогли уехать в Швейцарию, но, с тех пор как началась война, это очень трудно осуществить.

— Виктор способен к переезду?

— Выбора все равно нет. Здесь ему нельзя оставаться. Здесь никому нельзя оставаться. Тем более, что мне повезло получить это жилье только благодаря Максу. У него мы больше не могли оставаться, было слишком опасно. Его консьержка стала нацисткой и косо смотрела на присутствие в доме еврейской семьи. Макс приносит нам еду и уголь, чтобы мы могли согреться. У остальных в квартирах стоит холод, а нормы питания такие мизерные, что это приведет к голодной смерти.

Ксения поднялась и напряженно произнесла:

— Я пыталась позвонить ему, но он не отвечает. Как он?

Сара кинула на нее быстрый взгляд, поколебалась секунду, перед тем как ответить.

— Он провел несколько дней в Силезии, но уже должен вернуться. Очень за него беспокоюсь.

— Почему?

— Он недостаточно осторожен. Все журналисты и фотографы должны выполнять приказы Геббельса, но, с тех пор как началась война, Макс затеял тонкую игру. С некоторого времени он работает на агентство Генриха Хоффмана, которого ненавидит Геббельс, но Макс при этом не переносит дружественной связи Гитлера и его любимого фотографа. Ему кажется, что он отдал свой талант на службу их пропаганды, даже если это сводится лишь к простым студийным фотографиям. Портреты отправляющихся на фронт солдат, которые хотят, чтобы их невесты хранили память о них, крестины, свадьбы. И съемки моды, конечно. Режим хочет поднять моральный дух населения. Все, что касается искусства, Макс давно забросил. Так, словно что-то в нем разбилось. Но как можно упрекать его за это, когда мир сошел с ума. В Германии творится столько ужасных вещей!

— Вы не одиноки, — сказала Ксения, которую эта тоска стала злить. — Не только для вас, евреев, это ужасно, но и для других, настоящих немцев…

— Не говорите так, — сухо перебила Сара. — Не подпадайте под действие пропаганды этих монстров. Я считаю себя такой же немкой, как и Макс. Люди, которые борются вместе с Фердинандом или Максом, тоже не делают между нами различий. Все мы немцы и страдаем от небывалой тирании.

— Но подавляющая часть населения согласна с властями! — вспыхнула Ксения. — Достаточно посмотреть, с каким удовольствием они смотрят, как болтаются на ветру их нацистские флажки. Они соглашаются с преследованием евреев. Они разграбили ваши дома и ваши предприятия и теперь начинают делать то же самое в других странах. Они беззастенчиво позволяют грабить оккупированные страны, аплодируют, когда им сообщают, что самолеты Люфтваффе разбомбили города, такие как Роттердам или Ковентри. Когда мы ехали на юг с детьми, наша колонна подвергалась воздушным налетам. Они стреляли по женщинам и детям. Вы отдаете себе в этом отчет? Чудо, что мы остались целы. Мой отец и дядья были офицерами императорской гвардии, и поэтому я знаю кодекс чести военного, который достоин называться военным. Нацисты — это варвары, а немцы их поощряют и поддерживают. Эта страна — сообщница Адольфа Гитлера, и вы это знаете лучше, чем я! Надо драться с этим шакалом, бороться против него.

Ксения, запыхавшись, замолчала.

— Жаль, что не все так храбры, как вы, — сказала Сара со слабой улыбкой. — Люди запуганы. Им столько лет промывали мозги.

— Но посмотрите, какие ограничения наложили на вас, — сказала Ксения, помогая себе жестом руки. — Это позор. И вы можете им это простить? Я ненавижу их всей душой.

— Моя жена не простила их, — заявил серьезный голос, который заставил Ксению подпрыгнуть. — У нее просто нет времени на ненависть. Она занята тем, что пытается выжить.

Высокий, ужасно худой человек показался в дверном проеме. У него были черные волосы, очень впалые щеки. На руках он держал маленькую девочку, сосавшую палец.