Габи Шёнтан - Мадам Казанова

— Так это ваша лошадь привязана там, у колодца? — спросил один из жандармов.

Я кивнула. Он сказал «ваша лошадь»! Значит, Наполеону все же удалось скрыться от них на второй лошади.

Жандармы наконец ушли, а мне пришлось присесть — я была так измучена и обессилена от пережитого потрясения и разочарования. Закрыв лицо руками, я горько и безутешно разрыдалась. Когда у меня не осталось больше слез, святой отец произнес:

— Я помог вам, потому что мне стало вас жаль. Ведь вы — заблудшее дитя, вы сбились с пути. Завтра вернетесь в дом своей матери. Здесь вам нельзя оставаться — я больше не буду лгать ради вас. — Он отмахнулся от моих сбивчивых слов благодарности. — Можете спать здесь, на этой деревянной скамье.

Святой отец взял лампу и направился к выходу.

— Я буду молиться за вас, — добавил он, прикрывая за собой дверь.

В наступившей темноте еще острее стало ощущение безнадежности моего положения. Где-то сейчас Наполеон? Вернется ли он ко мне? А что, если нет? Где мне его искать? По дороге в Бастию? А если мы разминемся с ним в пути? Где он тогда будет искать меня? Если Наполеон не вернется сюда этой ночью, у меня не останется выбора, я должна буду ехать домой в Корте. Я чувствовала себя глубоко несчастной, и не хотелось даже думать о том, что ждет меня там. Я только до боли сжала пальцами плечи. Под блузкой зашуршал скомканный листок бумаги. Я достала его — это было наше брачное свидетельство. Осуществление заветного желания казалось совсем близким, а теперь я была далека от него, как никогда. И я порвала листок на мелкие клочки. После долгой бессонной ночи я отправилась в путь на рассвете. Начинавшийся новый день придавал мне мужества. Лошадь нехотя трусила по дороге, которой мы приехали сюда, а я придумывала все новые и новые оправдания для Наполеона. Он не мог поступить по-другому. Ведь ему пришлось спасаться, поэтому он был вынужден бросить меня — временно — в этом неопределенном положении. И я должна еще быть счастлива, что он остался жив. Теперь нам надо лишь найти друг друга, а если этого не произойдет… Но нет, я не хотела сейчас так далеко заглядывать вперед.

До наступления ночи я приехала в Корте и вернула лошадь хозяину. Голодная и усталая, медленно, с тяжелым сердцем приближалась к родному дому, в котором с виду царили тишина и покой. Мне так хотелось сейчас съесть тарелку горячего супа, а затем лечь и заснуть, но я знала, как только переступлю его порог, начнется невообразимый скандал.

Кухонные окна были открыты. У меня слюни потекли от запаха жарившегося там мяса и шипящего жира. У плиты спиной ко мне стояла Лючия. Когда я позвала ее, она быстро обернулась и, увидев меня, выронила железную кочергу.

— Матерь Божия! — Она сдавленно вскрикнула, приложив ладони ко рту. — Заходи сюда скорее. Никто не знает, что ты сбежала. Я сказала синьоре, что ты отправилась на денек в мой дом у крепости из-за своего месячного недомогания, что у тебя головная боль и головокружение и поэтому ты захотела побыть на свежем воздухе, чтобы прийти в себя. Она поверила мне.

Я смотрела на Лючию, словно потеряв дар речи. Она потянула меня за рукав.

— Скорее же. Беги в свою комнату и переоденься, а то ты похожа на цыганку. А затем иди к остальным в гостиную, как будто ничего не произошло. Это так и есть, ведь они ничего не знают.

В горле у меня пересохло, я с трудом сглотнула.

— Но откуда ты знала, что я вернусь? — с трудом произнесла я.

— Я знала, что ничего хорошего из этого не выйдет. Каждую ночь вижу во сне, как ты плачешь. А уж мои сны никогда меня не обманывают.

И в самом деле все было так, словно ничего не произошло. Матушка поинтересовалась, не лучше ли мне, и заметила, что я выгляжу осунувшейся и не вполне здоровой. Сестрица Ваннина отпустила в мой адрес несколько едких замечаний, а братец Антонио тактично воздержался от всяких комментариев. Семейный ужин прошел точно так же, как это бывало каждый вечер, и так же, как каждый вечер, Лючия проводила меня в мою комнату, чтобы помочь улечься в постель. Впрочем, спать мне не хотелось, я была в напряжении, и мне надо было выговориться. Я хотела снять с души этот камень, но Лючия не стала меня слушать.

— Не надо ничего говорить. Спи, — сказала она. — Я сама могу представить, как все это было, достаточно посмотреть на тебя. Спи и постарайся обо всем забыть. Это самое лучшее. — Она поправила мое одеяло.

— Я не могу спать, — пробормотала я. — Я так беспокоюсь… — Я хотела было добавить: «…за Наполеона», — но к этому моменту уже крепко спала.