Эрик Сигал - Аутодафе

— Ты тоже, — ответил он. — Я живу в отеле «Пьер».

Он порылся в карманах и достал черный глянцевый спичечный коробок.

— Здесь есть телефон. Звони, когда на горизонте никого не будет. Ты мне разрешишь хоть иногда куда-нибудь брать племянника? Хочу накупить ему горы игрушек.

— Конечно, — засмеялась Дебора.

Они расцеловались. Дэнни обнял племянника и шепнул:

— Не обижай маму, хорошо?

И в мгновение ока исчез.

Из окна отъезжающего лимузина Дебора смотрела, как брат с грустным видом усаживается в другую машину.

Та, что несколько лет назад покинула этот дом в молчании и бесчестье, теперь возвращалась с триумфом, как царица Эстер.

Дебору и Эли приветствовали не только ее родители и сестры, но и с десяток более дальних родственников. Все хотели видеть малыша, и теперь единодушно заявляли, что в жизни он еще прелестней, чем на фотографиях.

Когда все были в сборе, рав Луриа призвал к тишине. У него еще сохранялся частичный паралич правой стороны тела. С некоторой болезненной бледностью в лице он поднял бокал и провозгласил тост по случаю приезда самого юного представителя семьи Луриа… Эли Бен-Ами.

Поскольку имя ее брата даже не упоминалось, Дебора могла поклясться, что весь этот спектакль старательно срежиссирован.

Если бы он был не изгнан, а, скажем, погиб под колесами грузовика, его хотя бы помянули.

Но о Дэнни не было сказано ни слова. Ни полслова.

И ни по каким признакам она не могла судить, знал ли кто-нибудь из присутствующих о чудесных изменениях в его материальном положении.

Однако в самый разгар празднества Дебора заметила, как мама тихонько плачет в уголке по своему единственному сыну.

Проводив последнего гостя, Луриа сели за поздний ужин.

Раввин с улыбкой глядел на голубоглазого внука и на все шалости ребенка, нарочно бросавшего на пол ложку, чтобы Дебора ее всякий раз поднимала, сказал только:

— Ну же, мой мальчик, давай поговорим на мамолошен.

Дебору разозлил этот призыв к ее ребенку говорить на идише. Старик все не расстанется со своим зильцским гетто, подумала она. Употребленное им выражение, «язык матери», восходило к тем временам, когда идиш был языком граждан второго сорта — женщин, на которых привилегия изучения иврита не распространялась.

Она же, напротив, приехала из страны, где на иврите не только вели службу, но и спрашивали, где находится ближайшая автобусная остановка.

Хотя до ненавистного ребе Шифмана ему было далеко, все же отец тоже больше не являлся для Деборы образцом современного еврея. Однако от этого он не переставал быть ее отцом. Придется научиться отделять идеологию от родственных чувств, решила она.

Когда она увозила сына из Израиля, то одним из главных аргументов «за» считала возможность обучить его английскому. Теперь она осознала, что, пока она будет пропадать в семинарии, Эли услышит в Бруклине меньше английской речи, чем он слышал в кибуце. А ей вовсе не хотелось, чтобы язык Шекспира или Томаса Джефферсона так и остался для него иностранным.

Декан Виктор Ашкенази, широкоплечий мужчина, больше похожий на тренера по американскому футболу, взошел на кафедру.

Он с улыбкой обвел взором аудиторию, состоявшую из дюжины мужчин и вдвое меньшего числа женщин. Дебора и представить себе не могла, что когда-нибудь услышит, как к будущим раввинам обращаются: «Леди и джентльмены…»

К этому моменту она прошла долгий и многотрудный путь.

— Прежде чем стать обозначением духовного лица, — продолжал декан, — слово «раввин» означало просто «учитель». Любопытно, что свой современный смысл оно обрело лишь во времена Гилеля, который, как мы знаем, был современником Иисуса Христа…

Христос. Еще одно слово, которое Дебора никак не ожидала услышать в стенах иудейской семинарии.

— В Евангелии от Марка, когда Петр видит Христа беседующим с Илией и Моисеем, он обращается к своему наставнику как «равви». И с исторической точки зрения два других достославных участника беседы еще не могли претендовать на этот титул.

Декан сделал паузу и обвел взглядом молодые лица.

— У раввина нет ни толики тех привилегий, какими наделены священники в христианской церкви. Он не является посредником между Богом и человеком. Он не может отпускать грехи — такая прерогатива целиком в руках Всевышнего. Он никому не может указывать. Но он обязан внушать уважение. Ибо первая и главная его миссия — быть учителем. И его первейший долг — служить образцом праведного поведения в миру и поклонения Богу.