Грейс Тиффани - Кольцо с бирюзой

Джессика знала, что ее отец может любого лягнуть в ответ, и жестоко, если это того стоило. В случае с Антонио это того не стоило. Если бы еврей ударил христианина на мосту Риальто, тюрьму снаружи он не увидел бы долгие годы, даже останься он в живых. Ничего хорошего не ждало бы и дочь такого еврея. Ненависть отца к Антонио испугала бы Джессику, если бы она видела, как каждый день отец обуздывает свой гнев против христиан. Дома он издевался над Антонио, как и его торговые друзья из сефардов — испанских евреев — все, за исключением раввина Мадены, который слушал, печалясь, что приходится выслушивать о такой злобе в стенах гетто, которое он редко покидал. Но даже кроткий ребе знал, что Шейлок прекрасно умеет скрывать свой гнев.

Теперь Джессика плотнее прижала ухо к двери. Бассанио вступился за Антонио, который согласился быть его поручителем.

— Он дает деньги в долг бесплатно! — сказал Бассанио. — Без процентов и с открытым сроком!

— Какой прекрасный человек, — отозвался ее отец. Счеты снова защелкали. — Так почему же вы не одолжите деньги у него?

— Как раз сейчас у него нет денег.

— А, понимаю! Это, наверное, потому, что он дает их в долг бесплатно, на неопределенный срок. И можно не выплачивать его до вашего христианского Страшного суда. Теперь он не может давать в долг, не важно, насколько нуждается в них его ближний. — Последовало молчание. Джессика могла себе представить, как отец бросил острый взгляд на шелка Бассанио. — Но не похоже, чтобы вы в них так уж нуждались.

— Говорю вам, синьор еврей, денег на покупку этого платья дал мне Антонио.

— Плохое вложение денег, похоже.

— Он дал их мне без отдачи!

— А что же тогда? Что он хочет взамен, синьор Бассанио?

Голос отца звучал так насмешливо, что Джессика покраснела. Она услышала, как Бассанио встает со стула и стоит, от смущения лишившись дара речи. Потом послышался стук в дверь.

— Это он, — сказал Бассанио. — Это Антонио.

— Джессика, — позвал отец.

Она вскочила на ноги. Она забыла, что Ланселота нет в доме, и помчалась вниз по лестнице, чтобы открыть входную дверь. Там, на крыльце, стоял человек, которого так ненавидел ее отец. Шейлок точно описал его, великолепно изобразив жидкую пудру на его щеках, и румяна, и вытравленные усы. Она сделала реверанс, стараясь не глядеть на купца, и отвела его в комнату, где были остальные. Отец наверняка слышал, как она вскочила со своего насеста на нижней ступеньке, но она не могла не вернуться на прежнее место — это было выше ее сил.

Она слышала, как отец спросил Бассанио, не нужны ли ему эти три тысячи дукатов для совершения какого-нибудь святого паломничества. Затем последовало царапанье кочерги в камине и снова голос отца: «Это я даю вам в долг, чтобы купить посох пилигрима, добрые христиане!»

Бассанио молчал. Джессика представила, как нахмурилось его красивое пустое лицо, пока он искал остроумный ответ. Но вмешался Антонио и резко бросил:

— Что ты знаешь о паломничестве, еврей?

Ее отец ответил, что он каждый день совершает паломничество, обходя далеко стороной венецианские соборы.

Бассанио было рассмеялся, но потом резко прервал смех. «Должно быть, Антонио взглянул на него так, что он смутился», — подумала Джессика.

Мужчины переместились в дальний конец комнаты, и их разговор превратился в неразборчивое бормотание. Упоминались разные цифры, а потом Антонио произнес гневным тоном слово «процент», и она услышала, как ее отец что-то объясняет об Иакове, и Лаване, и Аврааме, и овцах. Она вспыхнула в темноте, представив себе, как Антонио и Бассанио обмениваются насмешливыми взглядами: еврей цитирует свое Писание вместо того, чтобы говорить о деньгах.

А именно ради денег они и пришли. Ясно, что они не принесли ни слова, ни записки от Лоренцо.

Джессика встала и пошла в свою комнату. Здесь она встала на колени у кровати и перекрестилась. Из-под матраса она вытащила четки и начала перебирать их, шепча слова, услышанные ею в церкви Сан-Марко: «Ave Maria, gratia plena, Dominus tecum… Ave Maria…» [43] Слова католической молитвы: «Радуйся, Мария благодатная, Господь с тобой… Радуйся, Мария благодатная…»

Двадцать минут спустя внизу хлопнула парадная дверь. Она швырнула четки на кровать, на цыпочках быстро вышла на лестничную клетку и услышала последние слова посетителей.

— Проклятая сделка, да еще во время Рождества! — возмущался Бассанио. — Ты не должен был давать за меня клятву при таком договоре! Лучше бы я сначала отрезал свою собственную голову!