Ларри Макмертри - Вечерняя звезда

Те записи, что она оставила, если посмотреть на них в целом, настолько отрезвляюще подействовали на нее, что порой она задавала себе вопрос: с чего это она решила, что ей в самом деле хочется вспомнить свою жизнь. Она думала, что ее жизнь была по большей части счастливой, но этого нельзя было сказать по ее записям.

Она даже призадумалась: во имя чего тратить месяцы, если не годы, вспоминая свою жизнь, когда вся она состояла из людей, не умеющих танцевать или жарить рыбу, или же из групп музыкантов, которые были не на высоте?

Уставая от подобных мыслей или только готовясь думать об этом, Аврора открыла ящик, где у нее была записка Джерри и единственная его фотография. Она сама сделала этот снимок — он сидел на ступеньках у своего дома в халате и был похож на большого заспанного и немного грустного ребенка.

Маленький снимочек и записка говорили ей о жизни больше или, по крайней мере, сильнее трогали ее, нежели весь этот архив, который она распаковывала и теперь рассортировывала.

Фотография и записка говорили ей, что в том, что она так добивалась Джерри, было не так уж много плохого. При всей своей странности он был хороший человек.

По крайней мере, ее последняя любовь не была пустячной. Возможно, Джерри был настолько пассивный человек, что готов был принять любую женщину, одну за другой, относясь к этому, как, допустим, к перемене погоды. Но, возможно, его любовь тоже не была пустячной — ведь он думал о ней и даже написал ей записку.

И вот, непонятно почему, пока она размышляла о Джерри, она вспомнила Гектора Скотта и их пустую последнюю ссору.

От этого воспоминания из глаз ее брызнули слезы. Она поняла, что все больше и больше думает о Джерри, и ей стало грустно от мыслей о своем старом солдате, который, в конце концов, столько лет преданно сражался за нее.

— Мне стало легче, когда я подумала о Джерри, но когда я подумала о Гекторе, я расплакалась, — сказала она потом Рози, вернувшись на кухню.

— Генерал умер, и не нужно огорчаться на его счет — он не очень-то кого-либо жаловал, — сказала Рози. — Вместо того чтобы размышлять о своих давно ушедших приятелях, ты бы лучше помогла мне разобраться с моими трудностями.

— Не думаю, что чувствую себя настолько лучше, чтобы заняться этим, — усомнилась Аврора.

— Жалеешь, что была близка с Джерри, — спросила Рози. Ей всегда было это интересно.

— Нет, я этим горжусь, — ответила Аврора. — Для этого нужна была храбрость, настоящая храбрость, а я не думаю, что мне довелось сделать много такого, для чего требуется подлинная храбрость.

Она обмакнула палец в чай и облизала его. Это была вновь приобретенная и странная для такой изысканной дамы привычка.

— Какое-то время я жалела, что так поступила, но теперь я рада, что поступила именно так, даже если это и причиняло мне боль.

— Да, но меня волнует другое: буду ли я счастлива, если выйду за Артура Коттона? — прервала ее рассуждения Рози. — Не придется ли мне жалеть об этом всю оставшуюся жизнь? Вот если бы Вилли хотя бы разок позвонил, я бы и не думала о замужестве.

— А ты все так же много думаешь о Вилли? — удивилась Аврора.

— Каждый вечер, каждый вечер, с Артуром я или без него, — призналась Рози. — Я по-настоящему любила Вилли, но не понимала этого, пока не стало слишком поздно.

— Сомневаюсь, чтобы до него дошло, насколько сильно он ранил тебя, — сказала Аврора. — Я думаю, Вилли не почувствовал этого.

— Да, Вилли просто бревно какое-то, — согласилась Рози. — Но это неважно. Что-то такое, что было у Вилли, так трогало меня… понимаешь?

Аврора подумала о похожем на мальчишку Джерри Брукнере, сидящем у своего дома в халате.

— Да, я понимаю, о чем ты, — сказала она.

Правило, которое Томми разработал для себя, чтобы выжить в условиях тюрьмы, гласило: никогда не высказывай своего мнения — никакого мнения ни на какую тему. Тюремное общество было словно керосиновое озеро, над которым постоянно нависали пары яростной злобы и ненависти. Если кому-то то или иное мнение казалось неправильным, возникала затаенная обида или же появлялось предубеждение, и это могло воспламенить пары, и тогда человека могло вдруг охватить пламя.

Он и сам знал, что труднее всего скрыть свое презрение. Чья-нибудь тупость время от времени могла заставить его сделать какое-нибудь саркастическое замечание, показать отвращение или, по меньшей мере, холодное пренебрежение. Не удавалось ему полностью скрыть своего презрения к Микки Клебэрну, новому ученику его сокамерника Уилбура.