Елена Кривская - Глинтвейн на двоих

Может быть, права была Марина — не стоило доводить отношения до такого? Наверное, если бы она запретила ему приходить сюда, раз и навсегда…

— Так что? Я выезжаю? — дышал он в трубку.

— Нет, — ответила она, — не выезжаешь.

Чувствовалось, как он опешил.

— Ты что? Переучилась немножко? Я через полчаса…

— Нет, — еще тверже вымолвила она. — И не думай даже. Я не открою.

— Да ты что, Анька? — не верил он своим ушам. — А, понимаю! У тебя… это самое… ну мы что-нибудь… как-нибудь…

— Я тебе еще раз говорю: нет. Не что-нибудь и не как-нибудь.

— Анька… ты это… наверное… перезанималась английским, — он все больше запинался. — Я… понимаю… Может быть, я…

— Запомни: у меня все в порядке. Но тебя я не хочу здесь видеть.

— Ну, я завтра еще позвоню, — взмолился он. — Можно?

— Звони, если делать нечего, — сделала она уступку. И, испугавшись, что пойдет дальше, положила трубку.

В этот момент ее кольнуло что-то, похожее на сожаление. Может быть, ощущение пустоты в большой кухне. Ужин на столе, который не с кем поделить.

Но тотчас же пришло успокоение, как будто кто-то опять коснулся ее руки — как тогда, когда профессор взял из ее пальцев ручку, чтобы исправить ошибку в конспекте. У нее потеплело на душе. Пришло ощущение маленькой победы — пока только над собой.

Но она уже давно ожидала этого чувства, готовилась к нему. Когда ушел муж, она кинулась в учебу, нагружала себя до предела работой — брала заказы на перепечатку, по вечерам занималась английским. Иногда шла с подругой в театр, на концерт. Ей казалось, что вот-вот начнется новая жизнь, где не будет места прежним ошибкам. И все срывалось, как только бывший муж ссорился со своей нынешней и приходил к ней каяться.

Она сама не заметила, как расправилась с бутербродами, наполнила бокал пенящимся пивом и, перейдя в спальню, забралась с ногами в глубокое кресло. Сделала несколько больших глотков. В голове слегка закружилось — скорее от усталости, чем от пива. Она ощутила, какая прекрасная вещь — усталость, в тот момент, когда настает момент расслабления.

Она потянулась за книгой. Прочла несколько страниц, снова отпила из бокала. Откинулась на спинку кресла, прикрыла глаза рукой. Мелкие впечатления дня покидали ее. Оставалось главное.

Она подумала, что наверное, в ее жизнь входит что-то по-настоящему новое.

Ей пришлось разочароваться в некоторых вещах очень скоро — как раз в тот день, от которого она ожидала больших изменений.

Ее Профессор читал свою заключительную лекцию — последнюю в семестре. После этого должны были начаться семинары. Какое-то чувство говорило ей о том, что на этот раз он выделит ее среди остальных — хотя бы потому, что она одна улыбалась ему и благодарила за лекцию. Ей одной он показывал, как правильно пишется имя «Анакреонт». Наконец, в ее воображении он стал почти Другом — тем, кто не унизит и не предаст ее.

Но на этой последней лекции было нечто иное — прямо противоположное. Профессор, казалось, смотрел не только сквозь нее, но и сквозь всех. Не одна она заметила, что с Аргусом происходит что-то непривычное.

Похоже было, что лекция превратилась для него в тягостную обязанность, с которой он стремился как можно быстрей покончить. Беглым, невнятным был его рассказ о Пелопоннесской войне, упадке древних Афин и эллинизме. Не задерживался он, как прежде, на своем излюбленном месте, у края подиума, чтобы обозреть аудиторию и засечь нарушителей. Студенты мгновенно почувствовали эту перемену, и на галерке появился шумок, усиливавшийся с каждой минутой. Одна влюбленная парочка даже целовалась, притаившись за головами соседей спереди — они проделывали такие штуки и раньше, но у других профессоров, а не у Аргуса.

Аня почувствовала гнетущую пустоту между ней и профессором — еще более безысходную, чем раньше. Теперь бы он не обратил на нее внимание, даже если бы она начала подмигивать ему или подавать сигналы на языке глухонемых. Ее улыбка замерзла на губах, когда профессор, бросив в ее сторону рассеянный взгляд, чуть нахмурился и равнодушно отвернулся. В этот момент она физически ощутила холод — тот холод унижения, который подавлял в ней желания. У нее уже не было силы на последнюю, отчаянную попытку войти в контакт с профессором.

У нее оставалась только слабая надежда. Украдкой приглядываясь к профессору, она женской интуицией определила, что он не уверен в себе, как обычно, возможно, разочарован в ком-то или в чем-то. Иногда очертания его губ напоминали гримасу обиженного ребенка. У него что-то случилось, думала она, возможно, какие-то неприятности. Даже о своих любимых греках он рассказывает уже не с прежним воодушевлением.