Мэри Брэддон: Аврора Флойд

Эта бледная, черноглазая малютка стала кумиром Арчибальда Мартина Флойда, единственным предметом во всей обширной вселенной, для которого он находил сносным переносить жизнь. После смерти своей жены он отказался от всякого деятельного участия в делах банка в Ломбардской улице, и теперь у него не было ни занятий, ни радостей, кроме, как слушать болтовню и потакать капризам своей маленькой дочери. Его любовь к ней была слабостью, почти доходившей до безумства. Если бы его племянники были люди хитрые, может быть, им пришла бы мысль о доме умалишенных, насчет чего так хлопотали оскорбленные соседи.

Мистер Флойд не допускал нанятых нянек более его ухаживать за малюткой. Он украдкой наблюдал за ними, боясь, чтобы они не обращались дурно с нею. Все тяжелые двери огромного Фельденского замка не могли заглушить слабого говора этого младенческого голоса для вечно тревожных, любящих ушей.

Он наблюдал, как растет его малютка с таким же нетерпением, как ребенок наблюдает за желудем, надеясь, что из него вырастет дуб. Он повторял ее прерывистый младенческий лепет до того, что всем надоела его болтовня об этом ребенке. Разумеется, все это кончилось тем, что, в общем значении этого слова, Аврора была избалована. Мы говорим, что цветок изнежен потому, что он растет в теплице, куда не допускается ни одно суровое дуновение небес, но все-таки блестящее тропическое растение подрезывается и подчищается безжалостной рукой садовника, между тем, как Аврора расцветала как хотела, и никто не подозревал раскидистых ветвей этой роскошной природы.

Она говорила, что хотела; думала, разговаривала, поступала, как хотела; училась, чему хотела, и выросла пылким существом, любящим и великодушным, как ее мать, но с каким-то оттенком врожденного огня в ее организации, делавшим ее оригинальной. Обыкновенно девочки, некрасивые в младенчестве, становятся красивыми женщинами, так было и с Авророй Флойд. Семнадцати лет она была вдвое лучше, чем мать ее в двадцать девять, но с теми же самыми неправильными чертами, освещенными парою глаз, походивших на звезды небесные, и двумя рядами чудных белых зубов.

Смотря на ее лицо, вы вряд ли могли заметить что-нибудь, кроме этих глаз и зубов, потому что они так ослепляли вас, что вам некогда было критиковать сомнительный носик или ширину улыбающегося ротика. Волосы черные, как вороново крыло, росли слишком низко для обыкновенного понятия о красоте. Френолог сказал бы, что голова была самая благородная, а скульптор прибавил бы, что она лежит на шее Клеопатры.

Мисс Флойд знала очень мало об истории своей бедной матери. В кабинете банкира висел портрет, нарисованный пастильными карандашами, представлявший Элизу в полном блеске красоты и счастья; но портрет ничего не говорил об истории оригинала, и Аврора никогда не слыхала о капитане купеческого корабля, о бедной ливерпульской квартире, об угрюмой тетке, содержавшей мелочную лавку, об искусственных цветах и провинциальном театре. Ей никогда не говорили, что деда ее по матери звали Проддер, что ее мать играла Джульетту перед зрителями, платившими по четыре пенса за место.

Окрестные помещики очень ухаживали за наследницей богатого банкира, но они говорили, что Аврора была родной дочерью своей матери, что в ее натуре находился отпечаток актрисы и наездницы. Дело в том, что, прежде чем мисс Флойд вышла из детской, она выказала очень решительную наклонность сделаться самой современной молодой девицей. Шести лет бросила она куклу и потребовала лошадку. Десяти лет она могла бегло разговаривать о лягавых собаках, сеттерах и гончих, хотя приводила в отчаяние свою гувернантку, постоянно забывая, при каком римском императоре был разрушен Иерусалим, и кто был легатом от папы во время развода Екатерины Аррагонской. Одиннадцати лет разговаривала она откровенно о лошадях в ленфильдских конюшнях; двенадцати — участвовала в закладах на скачках в Дерби; тринадцати лет ездила по окрестностям со своим кузеном Эндрю, который был членом Кройдонской охоты. Не без огорчения наблюдал банкир за успехами своей дочери в этих сомнительных талантах, но она была так хороша, так чистосердечна и неустрашима, так великодушна, ласкова и правдива, что он не мог решиться сказать ей, что не совсем такою желал бы он ее видеть. Если бы он мог управлять этой пылкой натурой, он сделал бы Аврору самой утонченной и изящной, самой совершенной и талантливой из ее пола; но он не мог этого сделать и рад был благодарить Бога за нее такую, как она была, и потакать всем ее прихотям.