Мэри Брэддон - Аврора Флойд

Поместье, владетельницей которого очутилась Аврора, было довольно значительно. Джон Меллиш получил в наследство имение, приносившее ему тысяч семнадцать в год. Он владел отдаленными фермами на широких йоркширских равнинах и болотистых линкольнширских долинах; запутанные тайны его владений едва ли были известны ему самому: может быть, они были известны только его управителю и нотариусу, серьезному джентльмену, жившему в Донкэстре и приезжавшему два раза в месяц в Меллишский Парк, к ужасу веселого хозяина, для которого «дела» были страшным пугалом.

Я не желаю, однако, заставить читателя воображать, будто Джон Меллиш был пустоголовым болваном, имевшим толк лишь в одних ежедневных удовольствиях. Конечно, он не любил читать, не любил заниматься ни делами, ни политикой, ни естественными науками. В парке была обсерватория, но Джон сделал из нее курительную комнату, так как отверстия в крыше были очень удобны для выпускания дыма гаванских сигар его гостей; мистер Меллиш заботился о звездах по способу того ассирийского монарха, который любил видеть их сияние и благодарил Создателя за их красоту. Но со всем тем Джон был неглуп; он имел тот светлый, ясный разум, который очень часто сопровождает совершеннейшую честность намерений и который, без всяких умствований, расстраивает всякое плутовство. Его нельзя было презирать, потому что самые его слабости были мужественны.

Может быть. Аврора это чувствовала и управлять подобным человеком что-нибудь да значило. Иногда, в порыве любящей признательности, она клала свою прекрасную головку на его грудь (как ни была она высока, но могла достать только до его плеча) и говорила ему, что он был нежнейшим и лучшим из людей, и что хотя она будет любить его до самой смерти, но никогда, никогда, никогда не может любить его так, как он заслуживает. После этого, стыдясь этого сентиментального объяснения, она насмехалась над Джоном, читала ему нравоучение и мучила его во все остальное время дня.

Люси смотрела на все это с безмолвным удивлением. Могла ли женщина, когда-то любимая Тольботом Бёльстродом, унизиться до этого? Счастливая жена белокурого йоркширца (самые дорогие ее желания сосредотачивались на ее тезке, гнедой кобыле, которая должна была отличиться на весенних скачках) интересовалась новой конюшней, говорила о каких-то таинственных, но, очевидно, важных существах, называемых Скоттом, Фобертом, Чифни и Чаллонером, и, по всей вероятности, совсем забыла, что на свете существует божество с серыми глазами, известное смертным за наследника бельстродского.

Бедную Люси чуть не свели с ума разговоры об этой гнедой кобыле Авроре. Ее водили каждое утро на смотр Авроре и Джону, которые, заботясь об улучшении своей фаворитки, рассматривали животное при каждом посещении с таким вниманием, как будто ожидали, что в тишине ночной совершилось какое-нибудь удивительное физическое преобразование. Стойло, в котором помещалась эта кобыла, день и ночь караулил лучший конюх, а Джон Меллиш однажды даже зачерпнул стакан из приготовленной для кобылы воды, чтобы удостовериться самому, чиста ли хрустальная жидкость, потому что он тревожился, когда приближался важный день, и боялся, не замышляют ли против нее что-нибудь недоброжелательные спортсмены, может быть, слышавшие о ней в Лондоне. Мне думается, что эти джентльмены весьма мало заботились об этой грациозной двухгодовой кобыле, хотя у ней в жилах текла кровь Старого Мельбурна и Западного Австралийца, не говоря ничего о другой аристократии с материнской стороны.

Люси объявила, что эта лошадь — прелестнейшее создание и непременно выиграет множество бокалов и блюд на скачках; но всегда была рада, когда кончался этот ежедневный визит, и старалась быть подальше от этих чистокровных задних ног, которые как будто обладали способностью находиться в одну и ту же минуту во всех четырех углах стойла.

Настал первый день скачек, и половина обитателей Меллишского Парка поселилась в Йорке: Джон с своим семейством в одной гостинице, а конюх с своими помощниками и с кобылой в другой маленькой гостинице.

Арчибальд Флойд старался всеми силами заинтересоваться событием столь интересным для его детей, но откровенно признался Люси, что очень желает, чтобы скачка кончилась скорее и чтобы достоинства гнедой кобылы были решены.

Когда скачка началась, Аврора, отец ее и Люси стояли на балконе, окруженные толпой друзей; мистрисс Меллиш, с карандашом в руке, записывала разные невозможные пари в своем волнении, так что ее записная книга могла бы остаться редкостью в летописях спортсментства.