Мэри Брэддон - Аврора Флойд

Когда часы пробили два пополуночи, долго спустя после того, как малюток уложили спать, когда и старшие гости уже удалились на покой, огни все были погашены, гирлянды завяли, Тольбот и Джон Меллиш ходили взад и вперед по длинной бильярдной зале при красном отблеске двух погасших каминов, и разговаривали откровенно друг с другом. Это было утро Рождества, и странно было бы не быть дружелюбным в такое время.

— Если бы влюбились в другую, Бёльстрод, — сказал Джон, сжимая руку своего школьного товарища и патетически глядя на него, — я мог бы считать вас братом; она гораздо приличнее для вас, в двадцать тысяч раз приличнее, чем ее кузина, и вам следовало бы жениться на ней — хоть, просто, из вежливости — я хочу сказать из чести — вы очень компрометировали ее вашей внимательностью — мистрисс, как бишь ее — компаньонка — мистрисс Поуэлль так говорила — вам следовало бы жениться на ней.

— Жениться на ней! Жениться на ком? — вскричал Тольбот довольно свирепо, вырывая свою руку и заставив мистера Меллиша повернуться на каблуках своих лакированных сапог с некоторым испугом, — о ком вы говорите?

— О прелестнейшей девушке во всем свете, кроме одной, — воскликнул Джон, всплеснув руками и подняв свои тусклые, голубые глаза к потолку, — о чудеснейшей девушке во всем свете, кроме одной — о Люси Флойд.

— Люси Флойд!

— Да, о Люси; прелестнейшей девушке во…

— Кто сказал, что я должен жениться на Люси Флойд?

— Она говорила так… нет, нет, я не то хотел сказать! Я хотел сказать, продолжал Меллиш, понизив голос до торжественного шепота: — что Люси Флойд любит вас! Она не говорила мне этого — о, нет! Она ни слова не сказала об этом, но она любит вас. Да, — продолжал Джон, оттолкнув своего друга обеими руками и вытаращив на него глаза, как будто мысленно снимал с него мерку, — эта девушка любит вас, и давно. Я не дурак, а даю вам честное слово, что Люси Флойд любит вас.

— Не дурак! — закричал Тольбот: — вы хуже, чем дурак, Джон Меллиш — вы пьяны!

Он презрительно повернулся к нему спиной и, взяв со стола свечу, зажег ее и вышел из комнаты.

Джон засунул пальцы в свои кудрявые волосы и с отчаянием смотрел вслед капитану.

— Вот вам награда за великодушный поступок! — сказал он, засунув свою свечку в горящие уголья, так как он не знал более легкого способа засветить ее. — Тяжело, но уж это в натуре человека.

Тольбот Бёльстрод лег спать в весьма дурном расположении духа. Неужели действительно Люси любит его? Неужели этот болтливый йоркширец узнал тайну, ускользнувшую от проницательности капитана? Он вспомнил, как незадолго перед тем он желал, чтобы эта белокурая девушка влюбилась в него, а теперь была другая владычицей его сердца.

Бедный Тольбот спрашивал себя: неужели он поступил нечестно? Неужели он компрометировал себя своею внимательностью к Люси? Неужели он обманул это прелестное и кроткое создание?

Долго не спал он в эту ночь: а когда, наконец, заснул, на рассвете, ему привиделся страшный сон. Аврора Флойд стояла на берегу чистого ручья в фельденском лесу и указывала сквозь хрустальную поверхность на тело Люси, бледной и неподвижно лежавшей между лилиями и водяными растениями, длинные ветви которых запутались в ее золотистые волосы.

Он услыхал плеск воды в этом страшном сне; проснулся и увидел, что слуга приготовляет ему ванну в смежной комнате. Его недоумение относительно бедной Люси исчезло при дневном свете, и он смеялся над волнением, которое, вероятно, произошло от его тщеславия. Что такое был он, чтобы молодые девицы влюблялись в него? Какой он, должно быть, слабый сумасброд, что поверил пьяной болтовне Джона Меллиша!

Он прогнал из своего воображения образ кузины Авроры и думал только об одной Авроре, которая отвезла его в бекингэмскую церковь в своем кабриолете и сидел возле нее на широкой скамье банкира.

Ах! Я боюсь, что он весьма мало слушал проповедь в этот день; но все-таки я утверждаю, что он был добрым и набожным человеком, которого Господь одарил серьезной верою, который принимал все дары от руки Божией с благоговением, почти со страхом; и когда он склонил голову в конце обедни, он благодарил Бога за переполненную чашу счастья и молился, чтобы он мог сделаться достойным такого блаженства.

Он имел смутное опасение, что он был слишком счастлив, что он слишком отдался сердцем и душою черноглазой женщине, сидевшей возле него. Если она умрет! Если она ему изменит! У него замерло сердце и закружилась голова при этой мысли, и даже в этом священном храме демон шепнул ему, что есть пруды, заряженные пистолеты и другие верные лекарства против подобных бедствий — так нечестива и малодушна эта ужасная страсть — любовь!