Сью Уэлфер - Все дальше и дальше

Сара смотрела на него, теряясь в догадках. Она что-то не понимала. Судя по всему, что-то очевидное. Неужели он все еще злится на нее за то, что она не ночевала дома? Она глубоко вздохнула, собираясь задать вопрос.

И тут зазвонил телефон. Это была Моника. Сара предложила перезвонить позже, но Моника ее прервала.

— Не надо, это займет всего минуту, потом можем поболтать поподробнее. Я только что говорила с Маком. Как ты смотришь на то, если я внесу твою долю в художественном центре за первый год?

Сара нервно усмехнулась.

— Очень мило с твоей стороны, Моника, но я не могу… — она говорила быстро, чтобы скрыть удивление и непонятно откуда взявшееся смущение.

— Эй, подожди-ка, — продолжала Моника. — Я же тебе вчера сказала, что хочу принять участие в этом проекте. Таким образом я убью одним выстрелом двух зайцев. Ты получишь доступ в мастерскую, я стану участником проекта и доброй покровительницей талантов, и прежде чем ты начнешь изображать из себя Оливера Твиста, дорогая, давай посмотрим на вещи с точки зрения перспективы: пятьсот фунтов для меня — это пара туфель.

Сара покраснела.

— Ну, если так…

— Ну, если так, то соглашайся. К тому же, я не дурочка, я вкладываю деньги в потенциально выгодный проект. Ты попросишь вашего викария мне позвонить? В новой роли филантропа и ценителя искусств не мешало бы заручиться поддержкой сильных мира сего.

Сара засмеялась.

— Конечно. Не знаю, что и сказать, Моника.

— Тогда скажи «да», но только мне. Если ответишь «да» на любое предложение этого ублюдка Мака, рискуешь обжечься.

Сара опять залилась краской.

— О’кей, поговорим позже, — прощебетала Моника в заключение. — Мне нужно бежать, только что пришла массажистка, а ты сама знаешь, как нетерпеливы эти хиппи новой волны. Ее зовут Гудрун де Вайн, я уверена, она это имя придумала, и ей не терпится заняться моей аурой, будто в жизни и без того мало проблем. — Моника рассмеялась. Смех у нее был низкий, заразительный, шоколадно-бархатистый от избытка жизненной энергии.

Опустив трубку, Сара с содроганием осознала, что Крис сидит за столом и наблюдает за ней. Она улыбнулась, боясь, как бы оливковая ветвь не завяла, прежде чем она срежет ее с дерева.

— Это была Моника, она предложила выкупить для меня долю в мастерской в новом художественном центре на этот год. Я только позвоню Лео Бэннингу, ты его знаешь, наш викарий, — произнесла она с лучезарной улыбкой, желая подбодрить его, поделиться своей удачей, поднять ему настроение. Она знала, что у нее взволнованный голос, и надеялась, что ее восторг заразителен.

Сара набирала номер, а Крис очень медленно поднялся на ноги, будто это усилие было для него невыносимым, и мрачно поплелся в гостиную. Саре повезло, что она не видела выражения его лица.

Крис не желал стоять и слушать разговор Сары с Лео Бэннингом, но ничего не мог поделать. Он подслушал каждое предложение, каждый смешок, шутку, каждое проклятое слово. Его чуть не стошнило. В ее словах и тоне не было ничего подозрительного, ни капли кокетства, напротив, она говорила бодро, по-деловому, рассказывала о художественном центре, о заявлении на вакансию, о чертовой Монике Карлайл и спонсорской схеме. По Сара же не догадывалась, что Крису о ней все известно. О ней и Лео Бэннинге.

В глубине души его возмутила ее дерзкая выходка: позвонить любовнику, зная, что он дома! Была ли это наглость, или Сара достигла той точки, когда ей уже безразлично, знает он или нет? А может, она была чересчур уверена в себе и полагала, что он, Крис, в жизни не узнает о ее грязной маленькой интрижке? Крис заскрипел зубами. По виску скатилась капля пота.

Он обнаружил, что склоняется вперед, чтобы не пропустить ни одного слова. События приняли тревожный оборот. Настолько тревожный, что через несколько секунд он проверил, нет ли у него явных признаков паранойи, и, к счастью, признаки не обнаружились, разве что подозрения — вполне обоснованные — и сомнения, разъедающие его душу, как проказа. Паранойя — это когда тебе кажется, будто все ополчились против тебя и лгут, но у него были доказательства того, что Сара лжет. Дженни Бек ему все рассказала.

Подозрения набирали силу. Они стекали по позвоночнику, как кислотный дождь, и смешивались с другими угрюмыми и неприятными мыслями в его душе. Наконец он так разозлился, что испугался, что не сможет совладать с собой. Гнев и обида закружились, как смерч, и в тот самый момент Крис Коулбрук понял, что такое убийственная ярость, и пришел в ужас от того, что способен испытывать такие чувства. Ярость ползла по телу дикой, неукротимой, пугающей волной. Побелев от бешенства, он стоял в прихожей, невидимый для всех, и понимал, что дальше так продолжаться не может. Что-то должно произойти. Не желая мучиться и дослушивать разговор Сары, Крис выбежал на улицу через парадную дверь и, описав большой круг вокруг дома, спустился по тропинке в сад и зашел в крытую полиэтиленом теплицу.