Филип Рот: Снег на вершинах любви

Бывают такие слова, которые мужчина не вправе говорить женщине, даже той, кого ненавидит, — а ведь Уайти любил, обожал, боготворил Майру, — и все эти слова ей пришлось выслушать в тот вечер. А потом, будто содранной шторы, сломанного карниза и незаслуженных оскорблений было мало для одного раза, он схватил ванночку, до краев наполненную теплой водой с эпсомской солью, и непонятно почему опрокинул на ковер.

О том, что происходило дальше, Уиллард узнал от своего приятеля-масона, который той ночью дежурил в патрульной машине. Полицейские изо всех сил старались, чтобы со стороны все выглядело по-дружески и никак не походило на арест: они подъехали без сирены, остановились подальше от уличного фонаря и терпеливо стояли в прихожей, пока Уайти возился с застежками куртки. Затем они свели его с крыльца и дальше по тропинке к патрульной машине так, что соседям, глядевшим в окна, могло показаться, будто три человека вышли пройтись перед сном, только двое из них прихватили пистолеты и патронташи.

Утром Уиллард первым делом велел Люси сесть и сделал ей выговор.

— Я знаю, милая, вчера тебе пришлось нелегко. Я знаю, за всю твою молодую жизнь тебе пришлось пережить много такого, о чем лучше никогда и не знать. Но, Люси, я хочу, чтобы ты поняла кое-что раз и навсегда. Я хочу спросить, почему, — Люси, посмотри на меня, — почему прошлой ночью ты не позвонила мне к Эрвинам?

Она тряхнула головой.

— Ты ведь знала, что мы там, правда?

Она опустила глаза и кивнула.

— И номер телефона наверняка есть в книжке. Ну, разве это не так, Люси?

— Я не подумала об этом.

— А о чем же ты думала, барышня? Смотри на меня!

— Я хотела остановить его.

— Но звонить в тюрьму, Люси…

— Мне было все равно куда, лишь бы его остановить!

— Но почему ты не позвонила мне? Я хочу, чтобы ты ответила на этот вопрос.

— Потому.

— Почему потому?

— Потому что ты не смог бы…

— Я что?

— Ну, — сказала она, пятясь, — ты не…

— А теперь вернись, сядь на место и слушай меня. Во-первых, — да, да, садись, — не знаю, известно это тебе или нет, но я не бог. Я — только я, это во-первых.

— В этом доме живут цивилизованные люди, которым не пристало делать некоторые вещи. И в первую очередь такие, как выкинула ты. Мы не подонки, ты должна это помнить. Мы способны ладить друг с другом и управляться со своими делами без посторонней помощи, и не нужно, чтобы полиция делала это за нас. Я, между прочим, помощник городского почтмейстера, барышня, на случай, если ты об этом забыла. Я, между прочим, занимаю приличное положение в обществе, а значит, и ты тоже.

— А как же отец? Он-то что «занимает», если это вообще что-нибудь означает?

— Я сейчас говорю не о нем! Я доберусь и до него, можешь не сомневаться, и, кстати, без твоей помощи. Сейчас речь о тебе и о том, чего ты можешь не знать в свои пятнадцать лет. В моем доме, Люси, мы придерживаемся других методов. Мы сначала говорим с человеком, стараемся наставить его на путь истинный.

— А если он не слушает?

— Мы и тогда не отправляем его в тюрьму. Это тебе ясно?

— Нет!

— Люси, не я выходил за него замуж. Не я живу с ним в одной комнате.

— Ну и что?

— А то, что я говорю тебе — есть великое множество вещей, о которых ты не имеешь ни малейшего понятия.

— Я знаю, это твой дом. Я знаю, ты пустил его в дом, и что бы он ни устраивал ей, что бы он ей ни говорил…

— Я пустил в дом мою дочь, вот что я сделал. Я пустил в дом тебя. Я делаю, что могу, для людей, которых люблю.

— Да, — сказала она, и глаза ее наполнились слезами, — но, может, не ты один так поступаешь.

— О, мне это хорошо известно, детка. Но, милая, неужели ты не понимаешь — они ведь твои родители.

— Тогда почему ж они не ведут себя как родители! — крикнула она и выскочила из комнаты.

Потом настала очередь Берты.

— Я слышала, что она сказала тебе, Уиллард. Я слышала этот тон. Это то, к чему я давно привыкла.

— Но я тоже привык, Берта. Мы все привыкли.

— И что же ты намерен делать? Где конец ее выкрутасам? Когда она в пятнадцать лет захотела стать католичкой, я думала, что это ее последняя выходка. Убежать к монахиням, провести у них целый уик-энд! А теперь еще и это.

— Берта, мне больше нечего сказать. Я пытался и так и эдак, и после этого…

— После этого, — сказала Берта, — мы получили наотмашь! Я бы не поверила, если бы услышала от посторонних. Втянуть всю семью в публичный скандал…

— Берта, она потеряла голову. Она испугалась. Это ведь все он устроил, идиот проклятый.