Хизер Макэлхаттон - Маленькие ошибки больших девочек

Ты сопротивляешься красному свету (еще не время), и рука женщины удерживает тебя в реальности. Ты пытаешься рассмотреть ее, но сплетение черных ветвей в твоем сознании с хрустом ломается, и ты впадаешь в какое-то темное бессознательное состояние. Очнувшись, ты видишь яркий голубой свет и чувствуешь запах нержавеющей стали. Пищат какие-то приборы, слышны голоса людей, кажется, что ты куда-то движешься. Тебя везут по пахнущему аммиаком коридору с белыми стенами. Больница.

Снова сходит темнота, а потом опять хруст каких-то веток и пробуждение. Твои веки как увядшие лепестки. Как остро должны быть наточены ножницы, чтобы вырезать тебя из жизни. Ты не узнаешь свое лицо, отражение которого видишь в зеркале, которое тебе кто-то протягивает: на тебя глядит кто-то хрупкий, землистого цвета. Кто-то, стоящий одной ногой в могиле. Ты опоясана черными швами. Больно дышать. У тебя было пробито легкое, сломаны ребра. Тебя собрали по кусочкам с помощью нержавеющей стали и кетгута. Ты наполовину женщина, наполовину машина. Ты старая «железнобокая» [26] Прозвище кавалерии О. Кромвеля. . Ну и красавица! Ты какаешь в целлофановый пакет, а вместо еды пьешь через трубочку.

Потом появляются репортеры. Краснолицые трещотки, которые хотят знать подробности. Кому захочется столько болтать? «Синьор Помидор пытался вас убить? Вам больно? Вам страшно? Сможете ли вы есть помидоры после того, что случилось? Почему он пытался вас убить? Что вы сделали, чтобы заслужить такое?» Потом ты прекращаешь с ними говорить, а потом перестаешь говорить вообще. Твое тело кажется крошечным, как какие-то странные хлопья, слипшиеся вместе в упаковке, которая для них слишком велика, и поэтому они рассыпаются. Ты теряешь вес. Ты засуживаешь сеть химчисток, потому что… почему бы не засудить сеть химчисток? Так им и надо. Все равно они загрязняют окружающую среду химикатами. Они убивают уток.

В результате тяжбы спустя год после выстрелов ты получаешь огромную компенсацию и покупаешь миленький кирпичный дом в колониальном стиле у реки Уилмингтон с видом на море. Там ты попиваешь «Пиммс» и лимонад, глядя на большие корабли в море. Ты рисуешь. Женщина, которая держала тебя за руку, Мариэтта, теперь живет вместе с тобой. Тебя спасла креолка из Луизианы, у которой нет никого в целом свете. Она бросила работу в больнице и теперь готовит этуфе и тушеных креветок, чистит свежие устрицы и поет гимны на незнакомом языке. У нее есть свой способ борьбы с недугами. Она делает вудуистские фигурки из старых дерюг и волос и прокалывает их иголками с острым перцем. Она просит тебя назвать людей, с которыми нужно разобраться, и у тебя набирается несколько имен. Синьор Помидор, его семья, его друзья. Телеведущий, который объявляет погоду, тот, у которого прыщи замазаны гримом. Мальчишка, разносчик газет, который специально закидывает номера «Сандэй таймс» в колючие кусты.

Ты не очень много думаешь о том, что в тебя стреляли, это событие существует только как точка отсчета, разделяющая твою жизнь на «до» и «после». До «стрельбы» у тебя было зрение 20/20. После «стрельбы» левым глазом ты видишь зеленую каплю в форме Южной Африки. До «стрельбы» ты воспринимала воздух как должное. После «стрельбы» твои легкие так и не восстановились полностью, твое дыхание неглубокое, укороченное, напряженное.

Мариэтта варит кофе из цикория и разбавляет его сгущенным молоком — каждое утро она приносит тебе на крыльцо дымящуюся чашку. Вот когда ты раскладываешь свой мольберт. Полотна становятся все больше и больше, широкие, как океан, затопивший левую часть твоей залитой солнцем комнаты. Птицы белая и серая (клеток нет, этим двоим разрешается летать по всему дому). Болтливые африканский серый и кокетливый белый какаду, которых зовут Сократ и Платон, потому что они спорят друг с другом, как греки. Ты учишь их ругать ведущего, объявляющего погоду. «Привет членососам!» — хором кричат они, когда он появляется на экране, и ты даешь им кусочки вяленой говядины.

Вот она, твоя семья. Вудуистка и две матерящиеся птицы. Это как рай, эта кирпичная кладка на побережье, твоя милая креольская подруга и пернатые философы. Годы спустя ты мирно отойдешь во сне, лежа на крыльце, завернувшись в одеяло. Но до этого ты проживешь много лет и станешь очень известной художницей-затворницей. Полотна будут проноситься сквозь тебя, как грузовые поезда, останавливающиеся, чтобы загрузиться цветом, перед тем как отправиться в галереи и к коллекционерам. Они как дети, которые выбегают на улицу в погожий денек, и потом о них ни слуху ни духу. Один Бог знает, где теперь все твои душечки; если бы ты их нашла, убила бы.