Алан Паулс - Прошлое

Наконец случается то, что неминуемо должно было случиться: аргентинец — который, как ей казалось, вообще не замечал ее и ни разу не посмотрел в ее сторону — приходит к ней в «Люкс». Появившись на пороге отеля, он, как всегда взъерошенный, отказывается от предложения Фанни выпить чего-нибудь и немного поболтать (обычно клиенты хорошо клюют на эти нехитрые уловки) и стремительно поднимается прямо в комнату вьетнамки. Он оглядывается так, словно за ним гонится полиция, и, убедившись, что в помещении никого, кроме девушки, нет, запирает за собой дверь. Едва переведя дыхание, достает сигарету и молча докуривает ее до половины. Затем, все так же, не снимая пиджака, достает из кармана несколько листков бумаги и красивым — низким и мужественным — баритоном зачитывает ей стихи, которые должны вскоре войти в состав очередной его книги, под названием «Сидя на игле». Чудеса повторяются и дальше — шесть дней подряд. Приходя к вьетнамке, аргентинец тратит большую часть оплаченного времени на то, чтобы прочесть ей стихи — либо свои, либо чужие (причем порой он читает их на каком-нибудь не знакомом ни ей, ни даже ему языке; впрочем — с отличным произношением) или напеть мелодию из Вагнера или, например, Шумана. Эта ходячая энциклопедия, хранилище в основном не слишком нужных и полезных знаний, производит неизгладимое впечатление на девушку. Нахватавшийся за долгие годы работы в издательском и рекламном бизнесе огромного количества информации, аргентинец легко объясняет девушке причины падения Берлинской стены, предлагает вполне логичное обоснование того факта, что грудь чернокожих женщин имеет особую форму, рассказывает о происхождении СПИДа, о Первой мировой войне или, например, об особой маркетинговой политике, позволившей корпорации «Сони» так расширить свое присутствие на мировом медиарынке. Секс интересует его в последнюю очередь: он, например, может потратить час и пятьдесят минут из двухчасового сеанса на то, чтобы объяснить, какую роль сыграла оросительная система, применявшаяся вьетнамскими крестьянами, в развитии и укреплении партизанского движения в ее родной стране, — а сильное партизанское движение, в свою очередь, стало одной из главных причин поражения американских войск. Лишь последние десять минут он уделяет собственно сексуальному удовлетворению; впрочем, его он добивается не самыми типичными способами: один раз он требует предоставить ему десятиминутный сеанс анального массажа, на следующий же день берет девушку стоя, требуя от нее при этом, чтобы она колола его в соски кончиком золотого пера его шикарного «Монблана». Впрочем, по большей части он ограничивается простым, без изысков, совокуплением «по-рабочему», как он сам выражается, — штаны спущены до колен, ремень наброшен на шею. Все шесть дней, пока повторяются его визиты, вьетнамская девушка мучается единственным вопросом; кто этот человек?

Это любовь — другого ответа нет и быть не может. Об этом девушке сообщает Фанни Ардан сразу же после того, как обращает внимание на то, что та начала смотреть на мир невидящими глазами и перестала замечать все, что происходит вокруг. Впрочем, вьетнамка не склонна верить хозяйке на слово и убеждается в ее правоте, лишь когда на следующий день, прослушав очередную порцию эротических сонетов и лекцию о бесполости большинства пчел, производстве полиэстерного волокна, увеличении количества аллергенов и лоббировании транснациональными фармацевтическими корпорациями своих интересов, она сама, не задумываясь о том, допустима ли подобная откровенность со стороны оплаченной клиентом девушки, впервые в жизни рассказывает историю своей жизни. Много времени это не занимает: жизнь ее еще не столь длинна, а все события в ней, пусть и многочисленные, можно легко разделить на пару-тройку категорий по вполне очевидным признакам. В порыве откровенности вьетнамка уже под конец вдруг бросается к кровати, рывком отодвигает ее от стены, достает пыльную коробку и разворачивает перед аргентинцем «Ложное отверстие», по всей видимости, полагая, что наличие у нее этой картины подтвердит правдивость истории о побеге от Ван Дама. Эффект от демонстрации холста превосходит все ожидания — как по интенсивности, так и по форме проявления чувств аргентинца. Как опытный извращенец, обнаруживший у себя очередную «слабость», по сравнению с которой все его былые странности должны показаться невинными детскими шалостями, он не глядя расстегивает молнию на брюках и выставляет наружу уже вставший член — судя по всему, одного взгляда на «Ложное отверстие» оказалось достаточно для того, чтобы вызвать у аргентинца полноценную эрекцию. Не говоря ни слова и не отрывая взгляда от холста, он жестом требует от вьетнамки, чтобы та встала перед ним на четвереньки, и берет ее — нет, трахает — сзади, по-собачьи, вонзая член в ее тело, а взгляд — как и было задумано безумным гением, создавшим эту картину, — в неведомый шедевр; аргентинец слышит могучий эротический зов творения, еще не поняв, что перед ним Рильтсе и что эта штука представляет собой вершину современного искусства. Он воспринял картину не разумом или сердцем, а собственным членом, и ответил вспышкой полового влечения. Вот оно, торжество Рильтсе: когда аргентинец кончает в заботливо подставленную ему щель вьетнамки, не вспоминаем ли мы оргазм, сотрясший Люмьера, его сперму, выпущенную в «Ложное отверстие», затем оргазм Рильтсе и последовавший за этим путь к самым радикальным формам больного искусства? Аргентинец продолжает трахать вьетнамку и вскоре кончает второй раз, выпустив заряд спермы уже не в ее тело, а на холст, так же заботливо поднесенный ею прямо к его члену. Ах, в эту секунду Рильтсе должен был почувствовать, как тогда, с Люмьером, жгучее прикосновение к заднему проходу и кончить одновременно с аргентинцем — такова сила его картины, переводящая эстетическое в органическое.