Джилл Шелдон: Забвение

Еще один резкий рывок заставил его застонать, и он понял, что ему заткнули рот кляпом. И связали, с нарастающим ужасом подумал он.

— Здесь, — проворчал хриплый голос. — Выкинь его здесь.

— Он утонет в реке.

— Не-а. Он уже дохлый. Совершенно дохлый.

Прежде чем он успел переварить эту информацию, дверь открылась — то была дверца машины — и его грубо выволокли наружу. Холодный дождь заливал лицо, но это было пустяком по сравнению с тяжелым падением на землю.

Боль окутала его… Он понял, что снова теряет сознание.

Однако непрекращающийся дождь через минуту вынудил его очнуться. Не в силах пошевелиться, он лежал в грязи, куда его так бесцеремонно швырнули. Не то у него ухудшилось зрение, не то вокруг стоял туман. Впрочем, это его мало заботило. Потому что внезапно ему в голову пришло нечто куда более важное, чем мучительная боль, от которой дрожала каждая клеточка.

Он не имеет представления, кто он такой. И даже, где находится.

Мобилизовав остатки сознания, он поднял голову и, прищурившись, вгляделся во тьму. Ничего не видно, кроме высоких деревьев. И ничего не слышно, кроме шума реки.

Как его зовут, черт побери? Почему он не может вспомнить такую простую вещь?

Откуда-то доносился надоедливый писк. А, это часы на запястье… Часы продолжали пищать, пока не загудело в его и без того раскалывающемся мозгу. Он застонал и уронил голову в грязь. Дождь продолжал лить.

Би-ип. Би-ип. Би-ип…

Проклятие! Тратя драгоценную энергию, он потянулся к часам, но руки были связаны. Оставалось одно: утопить их в грязи. Когда писк затих, он облегченно вздохнул. Но в голове все еще стучала боль. И мысль о том, что он безвозвратно пропал.

Потому что, если утром, надевая на себя эту, теперь вдрызг порванную одежду, он знал, кто он такой, то теперь он не знал ничего. Впрочем, нет. Он знал, что избит как никогда в жизни. Что идет холодный дождь, что вокруг ночь и что он вот-вот снова потеряет сознание.

Буря трепала деревья во дворе и стучала в окна. Ночь была такая темная, что она не видела ни зги. Ни намека на скорый рассвет.

Глухота не мешала Хоуп понимать, что буря завывает на разные голоса. И крушит все вокруг. Как раз под стать ее настроению. Странно. Обычно она была жизнерадостной и не слишком чувствительной к неудачам. Прижавшись лбом к холодному стеклу раздвижной двери, Хоуп вынуждена была признаться в том, чему сопротивлялась целую неделю: она настолько низко пала, что жалеет себя.

Признаться было нелегко, но правда есть правда. Единственным оправданием было то, что в ее положении любой чувствовал бы то же самое. Пришла беда — отворяй ворота, подумала несчастная Хоуп. Горячо любимый отец, который, внезапно заупрямившись, попытался заставить ее бросить практику и нарожать ему внуков. Невыносимый тип, работавший у отца, настаивал на том, что сумеет помочь ей выполнить эту задачу. Причем настаивал так упорно, что не остановился бы и перед шантажом.

Ха, не остановился бы! Трент Блокуэлл уже и не думает останавливаться. И теперь, если она не родит ребенка, ей грозит потеря того, что составляет смысл ее жизни, — клиники, уважения отца… В общем, всего.

Черный лабрадор Молли, которая лежала положив морду на лапы, подняла большую голову и заскулила, показывая, что слышит — или чувствует — нечто необычное. Хоуп насторожилась, но ничего не услышала.

Впрочем, ничего удивительного: Хоуп была практически глухой на одно ухо. Когда Молли заскулила снова, женщина закрыла глаза (это помогало напрячь шестое чувство) и со свистом втянула в себя воздух.

Она тоже чувствовала это. Снаружи кто-то был.

Все знали, что ее клиника работает допоздна. Но если человек явился к ней в середине ночи, это значило только одно — экстренный случай.

Теперь даже она различала доносившиеся снаружи звуки. Скрежет шин был бы вполне обычным в большом городе, но ее клиника находилась в сельской местности. Глубокое захолустье за горной грядой, пересекающей штат Вашингтон. До ближайшего большого города несколько часов езды. Дорога доходит до ее дома и тут заканчивается. А за окном — разгар ночи… Плохо.

Она прищурилась, посмотрела в толстое стекло, покрытое каплями воды, и увидела быстро исчезающий свет автомобильных фар.

Молли громко гавкнула.

— Ты права, — пробормотала Хоуп, гладя собаку по голове. — Что-то случилось.

Молли решительно бросилась к двери.

— Да-да, пойдем.

Выходить в такую погоду было безумием, тем более в одиночку, но ничего другого не оставалось. Это были предчувствия, не больше, однако Хоуп всегда прислушивалась к ним. Не могла не прислушиваться. А если они были такими сильными, то никогда не обманывали.