Лиза Бингэм - Сладостный вызов

— О, прошу прощения! — вырвалось у Маргариты. Она вся поникла, словно неся на себе груз вины перед этой женщиной, которая в те дни работала не покладая рук — и все из-за никому не известной Маргариты Дюбуа.

София рассмеялась.

— Не нужно извиняться, cara mia [7] Моя дорогая ( итал .). ! За ту неделю я заработала столько, сколько не смогла бы и за несколько лет усердного труда! — Она помолчала, потом стала что-то напевать. Послышалось щелканье ножниц. — Милая, Брэм и вправду, видимо, так вас любит, что сразу после окончания войны увез вас из Европы!

Ах, если бы причиной тому была только любовь…

— Наверное, — горько сказала Маргарита.

Повисло неловкое молчание, которое нарушила София.

— Вы хотите сказать, что не уверены в этом?

— Я… я не знаю…

София издала добродушный смешок.

— Да он без ума от вас! Уж мне-то все известно.

— Почему… почему вы так думаете? — Маргарита постаралась спросить об этом как можно безразличнее.

— Ах, всех невест приходится уверять в одном и том же! — Кресло скрипнуло, и над ширмой показалось лицо Софии. — За то время, что я занимаюсь шитьем, мне не раз приходилось говорить неправду многим молодым женщинам, на которых их мужья женились только ради приданого. Но с вами, Маргарита, все обстоит иначе. Положа руку на сердце, могу сказать: ваш муж обожает вас, дорожит вами. Так дорожит, что уму непостижимо!

Она наставительно подняла палец.

— Его мать была одной из моих постоянных и самых любимых заказчиц. Ты спросишь, какой она была. Красавицей? Не то слово! — София в умилении поцеловала кончики своих пальцев. — Ее смерть была для всех настоящей трагедией. Брэму в то время было лет шестнадцать или семнадцать. Как она обожала своих сыновей! Только о них и говорила. И я наблюдала за тем, как они росли, как из мальчиков превращались в мужчин, и знала повадки каждого из них так же хорошо, как если бы это была моя плоть и кровь.

Она понизила голос до заговорщицкого шепота:

— Брэм всегда был самым упрямым. Самым экономным, порой до неприличия. Целеустремленным, жестким. Всем дружеским компаниям он предпочитал одиночество. — София патетически воздела руки к небесам, словно дальнейших объяснений не требовалось. — И то, что он не решается оставлять вас без присмотра, девочка, то, что он тратит на вас немалые деньги — в то время как Солитьюд полностью разрушен, — всего этого, по-моему, достаточно, чтобы развеять ваши опасения. И к тому же его глаза, — София в волнении указала пальцем на свои собственные, — нет, глаза не лгут! Куда бы вы ни направились, они прослеживают ваш путь. А тогда, когда вы не можете этого видеть, они полны… в них видна amore [8] Любовь (и тал. ). .

Маргарита грустно улыбнулась и покачала головой, понимая, что итальянка ошибается. Причины, объясняющие постоянное наблюдение Брэма за ней, были более прозаичны. И их было достаточно, чтобы заставить ее страдать.

— Ты мне не веришь? — спросила София, опять погрозив Маргарите пальцем. — Ну что же, подожди немного. Подожди — и сама во всем убедишься.

Молодая красавица, сидевшая в парчовом кресле и ожидавшая возвращения мужа, казалось, не имела ничего общего с той женщиной, с которой этим утром расстался Брэм Сент-Чарльз. Ее волосы были тщательно причесаны и уложены на затылке в пучок, заколотый несколькими фигурными шпильками, и только одна длинная подвитая прядь свободно спадала на ее левое плечо.

Она была одета в простое темно-синее платье с бархатной черной отделкой. Никто бы, глядя на этот наряд, не подумал, что он был приобретен еще перед войной. С ним прекрасно гармонировали бархатная сумочка, отороченная кружевами, изящные черные туфельки и чулки из чистого хлопка. Весь ансамбль в целом производил впечатление подчеркнутой элегантности. Становилось ясно, что он предназначался для чего-то большего, чем, например, прогулка по цветущему саду.

У Маргариты перехватило дыхание, когда она увидела не спеша идущего по улице Брэма. Он тоже не зря провел этот день. Волосы Брэма — хоть они и казались чуточку длинноваты — выглядели чистыми, ухоженными и были гладко зачесаны назад. Щеки и подбородок были выбриты до синевы, на них не было ни малейшего следа щетины, обычно густо покрывавшей лицо Брэма. Свою пыльную, выжженную солнцем униформу он сменил на белоснежную льняную рубашку, отлично сшитые темно-коричневые брюки, черный пиджак и новенькие, сверкающие до блеска ботинки.