Миранда Гловер - Шедевр

От нее пахло сыростью овощного магазина. Пока Эва перекладывала содержимое тележки в машину, за нами выстроилась недовольная очередь.

— Я думала, мы договорились на одиннадцать.

Я не стала возражать.

Когда мы подъехали к дому, я помогла Эве отнести ее пакеты к двери. Дезире стояла, прислонившись к стене холла, и наблюдала, как я заношу пакеты в тускло освещенную кухню. Эва прошла в комнату; Дезире, как верная собака, проследовала за ней. Эва села в выцветшее кресло в цветочек рядом с газовым камином. Дезире, вооружившись тряпкой, начала протирать книжные полки. Унылое небо за велюровыми шторами было разрезано деревом без листьев и телеграфным столбом.

Я села в кресло напротив.

— Дезире, поставь, пожалуйста, чайник. Хочешь чая, Эстер?

Я кивнула. Эва выглядела чем-то обеспокоенной. Интересно, о чем они говорили с Линкольном? От этой мысли у меня душа ушла в пятки и затаилась где-то в моих высоких ботинках.

— Джон должен прийти на чай. Я купила несколько горячих рогаликов — это в январе, представляешь! Если покупаешь один пакет, второй получаешь бесплатно. Два пакета всего за 20 фунтов!

Я рассмеялась, с теплотой глядя на Эву, и она понимающе улыбнулась. Она никогда не избавится от природной аскетичности, — независимо от размера счета в банке.

— Неужели тебе никогда не хотелось уехать отсюда, Эва?

Момент взаимопонимания между нами прошел. Она холодно посмотрела на меня:

— Ты думаешь, я не могу вынести реальности?

— Я не это имела в виду.

— Не всем же жить в зеркальных башнях.

— Я лишь подумала, что в многоэтажном доме, в более комфортных условиях, ты будешь чувствовать себя уютнее и сможешь писать.

— Писать? — Эва невесело засмеялась. — Разве еще не все сказано?

— Я не могу поверить, что ты на самом деле так считаешь.

Несколько минут она с отсутствующим видом глядела на огонь.

— Я имела в виду, — наконец, произнесла она, — что никто, похоже, не будет больше читать мои книги.

Появилась Дезире с подносом, на котором позвякивали чашки.

Пока она наливала чай, я попыталась разрядить обстановку и спросила о Джоне. После распада общины они с Эвой уехали вместе. С тех пор прошло уже восемнадцать лет. Они жили раздельно, но были связаны неразрывными узами.

— У него все хорошо. Ведет колонку в «Новом государственном деятеле», и все такое. Он считает, что в какой-то степени продает себя, — произнесла Эва задумчиво. — Но всем нам нужно зарабатывать на жизнь.

Чай оказался жидким и горячим.

— Мы подумываем о том, чтобы весной поехать в его дом во Франции. Но я не хочу пропустить твою продажу.

Старая умная Эва: она нашла способ перевести разговор на нужную ей тему.

— Не волнуйся. Думаю, ты сможешь обо всем узнать из газет.

— Это вызвало такую шумиху. Никогда еще не видела такой массированной рекламы в прессе. — Она взглянула на кипу газетных вырезок рядом с камином. — Линкольн говорит, это станет самым громким событием в мире искусства.

— Он не очень тебе надоедал?

— Нет, дорогая моя, напротив. Было довольно мило. Он лишь задавал простые вопросы о прошлом; спрашивал, каково быть феминисткой, выращивающей своенравного ребенка. — Эва мечтательно улыбнулась. Она любила создавать собственные мифы. Мои опасения выросли. — Он совсем ничего не спрашивал о творчестве. Думаю, он всегда может получить интересующие его сведения у Кэти в галерее.

— Будь осторожна, — холодно заметила я. — Помни, что они сделают из этого фильм — кадр оттуда, кадр отсюда. Когда все скомпонуют, значение сказанного может измениться до неузнаваемости.

Эва усмехнулась, явно наслаждаясь разговором.

— Факты часто перевирают, не так ли? Я имею в виду: что, в конце концов, хотела сказать эта Марта своей статьей? И откуда взялся этот ужасный рисунок? Я знала Харперов, но и понятия не имела, что их сын-мотоциклист был одним из твоих парней.

Эва заметила, как я побледнела, и на минуту замолчала. В этот момент она поняла то, что, должно быть, хотела знать в течение последних пятнадцати лет: неродившийся ребенок был от Кенни. Не требовалось больше ничего обсуждать. Все и так ясно.

Я глотнула кипяток из чашки и предложила Эве сигарету. Она отказалась, и я закурила сама.

— Мне кажется, Марта права, — сказала я, намеренно переводя разговор на безопасную тему. — Если публика будет считать, что я всего лишь марионетка Эйдана, меня перестанут уважать и больше не станут прислушиваться ко мне как к независимой личности.