Анастасия Орехова - Больше не уходи

— Рад слышать твой голос. Я ужасно скучаю. У меня новости неутешительные. Ты была права. — Он говорил очень тихо. — Я не должен был ей объяснять…

— Что случилось? — У нее мороз пошел по коже, ее снова охватил страх. Она словно вынырнула из цветного дурмана удовольствий, и теперь настало время реальных черно-белых событий.

— Я сказал Натали, что у нас с тобой все серьезно и что я не смогу выполнить наш уговор.

— И что? Как она отреагировала?

— Она сказала, что это теперь не имеет значения. Сказала и ушла. И больше из своей комнаты не выходила. Симон сейчас у нее…

— Что с ней?

— Меланхолия. Черная меланхолия. И еще: она спрашивала, отдала ли ты Драницыну пакет.

— Лева еще не пришел. Как только придет, так сразу же и отдам.

— Ну хорошо, я так ей и передам.

— Бернар, поцелуй ее от меня. Все, дорогой, звонят. Это, наверное, Лева. Целую.

Она побежала открывать.

У Левы было пропорциональное, идеально сотворенное тело, словно тщательно скроенное. Слегка вытянутое лицо с приподнятыми к вискам глазами цвета опавшей листвы, тяжелые веки, крупный прямой нос и темные полные губы. Густые светло-русые волосы с единственной седой прядью посередине, тоже эффект, доставшийся от природы.

Их сближало с Евой, пожалуй, то, что оба были талантливы не только в живописи, но и в одиночестве. Кроме того, они ощущали себя родственными душами, любили друг друга, но не могли долгое время существовать рядом. Встречи были редкими, непродолжительными, но бурными. Утомленные и пресыщенные друг другом, они расставались: Ева уезжала в Москву. Драницын, проводив ее на электричку, возвращался к себе на дачу.

Неразговорчивый, спокойный и вроде бы ленивый до безобразия, Лева между тем много ходил пешком, много работал и много наблюдал. Сидя в своей захламленной мастерской с неизменно включенным электрическим чайником на табурете, он писал обнаженных женщин.

Увидев Еву, он обнял ее:

— Салют! Мне на дачу провели телефон. Звонила Жуве, говорила о каком-то конверте.

— Зайдешь?

— Тебя на сколько отпустили?

— На пять дней. Я приехала вчера ночью. А что, ты занят?

— Нет. Я намерен вплотную заниматься только тобой.

— Так пройди, поговорим.

— Некогда. Там внизу — такси. Поедем ко мне. День-два ничего не изменят.

— Но почему к тебе-то? Я думала, мы с тобой упакуем картины, все обсудим и ты освободишься от меня.

— А где картины? — Драницын в нетерпении постукивал носком ботинка об пол.

— У Фибиха, через стенку. Надо же и с ним договориться. Вдруг в нужный момент его дома не окажется.

— Нет, не так. У тебя его телефон есть? Есть. От меня позвонишь и обо всем договоришься. Как с билетом?

— За билет отвечает Гриша. Он привезет мне его послезавтра.

— И ему тоже позвонишь. Вот проблем-то! Все, кончай разговоры, одевайся, возьми что-нибудь теплое, я жду тебя в машине.

Начинается. Вернее, продолжается. Все ставят ей условия. Но тут она вспомнила Вадима, что он будет ждать ее возвращения весь вечер, а потом, не выдержав, наверняка придет за ней, и решила принять предложение Левы. Она бежала от разговора с Вадимом, объясняться с ним было выше ее сил. Ведь должен же он понять, что слабость — одна из ее ипостасей. Будь она сильной и принципиальной, вряд ли он смог бы ее полюбить. А так — один слабее другого, что может быть безнадежнее? Непонятно вообще, почему их роман так затянулся. Она надела брюки и шелковую кофточку и, захватив с собой чемодан, который так и не успела распаковать, вышла из квартиры. Позвонила Фибиху и, предупредив его, что вернется через день забрать картины, легко спустилась по лестнице. В машине Лева обнял ее и сказал на ухо, что счастлив.

На даче он сразу повел ее в сад. Но прогулка вышла неудачной — потемнело, подул холодный ветер, который, стянув на небе обрывки туч в одну лиловую, заметался по саду, предвещая дождь.

— Хотел тебе показать войлочную вишню, она, правда, еще зеленая, но нежная, как твоя кожа. — Лева обнял ее за плечи и повел к дому.

— Ты хочешь сказать, что у меня зеленая кожа? — попыталась пошутить Ева, не понимая, зачем он ее сюда привез. Неужели только за тем, чтобы показать войлочную вишню? Вернее, его-то она как раз и понимала, а вот себя — нет. Вряд ли он ограничится вот этим дружеским объятием.

Дом был двухэтажный, с двумя комнатками внизу (плюс кухня и веранда) и огромной мансардой-спальней наверху. Рядом с домом мостились крохотная банька и небольшая терраса с выложенным из обломков мраморных плит полом и навесом с деревянными решетками, увитыми виноградом. Здесь же, врастая железными прутьями в землю, стоял старый мангал, забитый дровами.