Анастасия Орехова - Больше не уходи

— У меня нет денег, — призналась она, — я потеряла работу.

— Где ты живешь? — спросил Борис.

— Раньше жила с Жилем, с тем самым, который был со мной и Полем в «Экспрессе»… А теперь ни с кем…

— Почему они оставили тебя и не заплатили?

— Не знаю… Кажется, у них тоже не было денег…

С Бланш было легко разговаривать.

— У тебя есть родители? Тебе есть к кому пойти?

— Нет. Я ушла из дома, когда мне было пятнадцать. Сначала пела в кабаре, потом устроилась страховым агентом… Пробовала писать статьи, но и здесь ничего не вышло…

— Можешь принять ванну и лечь спать. Не бойся, я тебя не трону…

— Ты русский?

— Русский. Как ты узнала?

— У тебя русские книги на полках… В том журнале, где я работала, тоже один русский был…

Она вышла из ванны и легла. Борис хотел спросить, чем она любит укрываться: простыней или теплым одеялом, как любила его бывшая жена, Полина, но не успел: Бланш уже крепко спала.

Еще на лестнице он услышал, как Бланш болтает по телефону с Жаклин, своей приятельницей. Услышав его шаги, Бланш поспешила повесить трубку.

— Ну что там, в Булонском лесу? Рассказывай… — Она приняла у него пакет с лимонами, которые он купил по дороге, и, радуясь его приходу, клюнула Бориса в щеку. — Знаешь, пока тебя не было, я даже успела соскучиться… Жаль, что через полчаса тебе уже надо идти…

Она не говорила, а ворковала. Борис тоже пожалел о том, что в их распоряжении всего полчаса. Если бы он не согласился выпить кофе у Эммы, у них было бы время понежиться в постели.

Они понимали друг друга без слов. Вот и сейчас, взглянув на него, Бланш поняла, что он не расположен беседовать о своей поездке в Булонский лес, а потому позвала его за стол.

Открывая банку сардин, Бланш вдруг внимательно посмотрела на Бориса, который откупоривал бутылку с вином.

— Знаешь, я скажу тебе что-то такое, от чего у тебя настроение сразу повысится на тысячу франков!

— Что же? Ты купила новое платье или брошку за полмиллиона франков, одолженных у Жаклин?

— Не переживай, свои долги я плачу исправно… И с Жаклин я расплатилась за куртку… Ну, отгадай, кто прислал письмо?

— Валентина? — он чуть не уронил бутылку. Борис давно заметил, что известия о дочери и вообще все, связанное с ее именем или Полиной, приводило в волнение. Письмо от Валентины… Писала она крайне редко, письма носили вежливый или, как он говорил, «дежурный» характер: когда приедет в Москву Бланш, какую ткань привезти и пр.

Она протянула ему большой белый конверт.

Бланш знала, что письма от дочери Борис читает, как правило, уединившись, чтобы, как она считала, никто не смог подсмотреть выражение его лица, прочитать его мысли и чувства.

Она проводила взглядом его невысокую, чуть полноватую фигуру до спальни, и от мысли, что сейчас он войдет в эту дверь и растворится в своем прошлом, к которому она сильно ревновала, ей стало грустно… Больше всего она боялась сейчас потерять Бориса. Так случилось, что она полюбила этого спокойного, уравновешенного человека, чудака и молчуна, от которого можно было ожидать всего, чего угодно. Первый год их совместной жизни Бланш прожила, как в тумане. Привыкшая к обществу молодых парней, у которых секс и выпивка на первом плане, она была удивлена, узнав, что между мужчиной и женщиной, помимо секса, могут быть и другие, более изысканные отношения… Она и не предполагала, что с мужчинами, в частности, с Борисом, человеком старше ее на восемнадцать лет, можно часами разговаривать о любви, политике, искусстве… Борис незаметно приучил ее к кино и театру, они даже пытались поставить дома мини-пьесу на двоих и были страшно рады, когда на премьеру пришел единственный приглашенный зритель — Жаклин, смешная девица, которой некуда девать энергию и она пытается жить жизнями своих подруг. Она работала продавщицей в магазине готового платья. Это она занималась выполнением заказов Валентины, подбирая ей нужные ткани. Бланш всегда смеялась над своими приятельницами, которые сосредоточились на том, чтобы ублажать своих мужей, причем были этому рады. Но после года жизни с Борисом она понята, что те правы. Ей нравилось встречать его под утро чашкой горячего чаю и укладывать спать. Иногда, когда посетителей в ресторане было много, он приходил утром и долго не мог заснуть… Тогда она его спрашивала: «Это были русские?» И он кивал головой. Это означало, что, помимо свободных джазовых импровизаций, которые Борису давались легко, его просили играть русские народные мелодии, а то и принимались петь… «Я космополит», — любил говорить Борис после таких бессонных и утомительных ночей, когда Бланш помогала ему раздеться и укладывала в постель, и она понимала, что он говорит это не столько для нее, сколько для себя, пытаясь притупить боль, которую его соотечественники называли напряженным и пружинящим словом ностальгия.