Лада Лузина - Я - ведьма!

Я вскочила с кресла и попыталась дотянуться до каминной доски, украшенной десятком старинных снимков в серебряных рамках. Мне не хватило роста. Я просительно посмотрела на хозяйку. Она поднялась, сняла фото и без комментариев отдала его мне.

— Александр Блок и Люба Менделеева в костюмах Гамлета и Офелии, — со знанием дела заявила я. — Фотография сделана до их свадьбы, во время одного из любительских спектаклей.

— Мало кто в наше время способен узнать поэта, а тем паче его жену, — произнесла Карамазова.

— Заслуга невелика, — призналась я честно. — В институте я делала иллюстрации к «Гамлету» Шекспира и перерыла все снимки известных артистов, игравших когда-либо эту роль. Кстати, именно Блока я тогда и изобразила. Костюм придумала свои, а лицо — его. Но когда я пришла к вам, он стоял отвернувшись, а сейчас, видите, на коленях перед Любовь Дмитриевной. Я не могла ошибиться — у меня профессиональная память!

Я вопросительно уставилась на хозяйку, уповая на объяснение.

— Эти снимки — сигнализаторы, — ответила она сухо. — Блок, Гумилев, Ахматова, писатели и поэты, они стоят здесь не зря. Ты можешь мне не верить, но, если в жизни моего клиента есть проблема, которую когда-то переживали данные люди, то фотографии оживают…

Я выпила уже достаточно, чтобы не уподобляться Станиславскому, орущему «Я не верю!». А кроме того, привыкла доверять собственным глазам.

— И что общего между мной и Александром Блоком? — заинтересованно полюбопытствовала я.

— Влюбившись в Любовь Дмитриевну Менделееву, он, подобно тебе, жестко разделил ее на две части. Поэт видел в ней лишь свою Прекрасную Даму и не желал знать, что она такая же нормальная женщина, как и все. Поэтому, женившись на ней, Блок наотрез отказался спать с женой, чтобы не осквернять грубым сексом свой возвышенный идеал.

— Как странно… — протянула я. — Я не знала.

Я поднесла фотографию к глазам.

…Юный Блок в чулках и черном берете. Его невеста с лицом грустного ребенка и смятыми цветами в руках. Наверное, приняв его предложение, она верила, что идет под венец с настоящим принцем, с лицом врубелевского «Демона поверженного» и вьющимися золотыми кудрями ангела Рафаэля. И поначалу его великая любовь льстила ей, романтической и невинной. Но девушка не может не стать женщиной. А он продолжал любить только ее небесную девственность, вынуждая терзаться похотью ночью и лгать днем, притворяясь бестелесной Прекрасной Дамой, чтобы не упасть с пьедестала в его глазах… Врать, врать, врать…

— И чем это кончилось? — спросила я.

— Тем, что оба стали удовлетворять потребности своего низменного «Я» на стороне. У него появилась любовница. У нее — любовник. По-твоему, оптимальное решение?

— Гиблый номер, — скривилась я постно.

— Правильно, — улыбнулась Карамазова. — В результате они расстались. И жена забеременела от другого. Ее второе «Я», которое Блок не желал замечать в упор, внезапно стало доминантным. Бессмысленно, обманывая себя, прикрывать неприятную часть пейзажа ладонью.

— Именно так, — закивала я печальным болванчиком. — Именно так…

Прошло два месяца. Я не уехала в Америку, отделавшись лживым оправдательным письмом. Июль уже собрал чемоданы, в город закрадывался пыльный и жаркий август. Мы снова лежали на измятых простынях, обнаженные, как Адам и Ева в Эдеме, где никто еще не считал наготу пошлой и бесстыдной, где нагое тело было естественным состоянием людей, живущих в гармонии с собой, с природой и миром вокруг.

— Нам нужно поговорить, — коротко сказал Юлий.

Мой профиль приютился под его подбородком, его рука утонула в моих волосах. Я блаженно ленилась в объятиях Юлия, думая о том, что лень бывает удивительно светлым, лучезарным чувством: есть килька в собственном соку, есть Женя в собственной лени, и у нее нет ни малейшей нужды всплывать на поверхность.

— Нам нужно поговорить.

Я недовольно замычала в ответ. «Любить — это просто любить, и все…» — сказал Оскар Уайльд. Зачем говорить о чем-то?

— Нам нужно поговорить. — Его голос был жестким.

Я неохотно оторвалась от Юлия, села, нащупала на столе пачку сигарет. Он подорвался, схватил зажигалку и поспешно — чересчур поспешно — поднес мне огонек. Его предупредительность была пугающей, словно Юлик заранее извинялся за что-то.

— Говори. — Я затянулась.

— Я считаю, что должен сказать тебе это, — пробубнил он, опуская глаза. Его улыбка была сиротливой.