Диана Джонсон - Раздел имущества

Сейчас никто из них толком не понимал, чем конкретно занимается Руперт, но его работа подразумевала ценные бумага и сидение за компьютером в течение всего дня. Он ненавидел все это, действительно, ему следовало бы продолжить изучение права, или поехать в Австралию работать на овцеводческой ферме, или завербоваться на грузовое судно. Памела говорила, что такой сильный, активный молодой человек, как Руперт, не должен сидеть в помещении, а когда отец Руперта спрашивал его, чем он собирается заняться, — это было, когда Руперту исполнилось лет семнадцать, — он вообще не знал, что ответить. Венн смеялся и говорил, что это, вероятно, означает, что Руперт будет писать романы, но у Руперта и литературных устремлений не было. Вот Поузи могла представить себя в этой роли, но она знала, что папа не отнесется к ней серьезно.

Она присела на кровать и набрала лондонский номер матери, чтобы отчитаться о положении дел, каким они нашли его по приезде.

— Врач говорит, надежды немного. Папа, вероятно, не очнется, но они пока не закончили его отогревать.

— Как они это делают?

— Они укрыли его одеялами и, думаю, пускают в вены теплую воду с солями — что-то ужасное в этом роде. Я не совсем поняла врача, его английский…

— Мой бог, — произнесла Памела, думая о том, что было бы чересчур желать зла тому, кто так тяжело расстается с жизнью, кому негде приклонить голову и кто совершенно выбит из колеи. Ее врожденная доброта и хорошие воспоминания о двадцати трех годах замужества, каким бы донжуаном ни был ее муж, моментально дали о себе знать, и голос ее смягчился.

— Малыш милый, но он совершенно не похож на папу, — сказала Поузи. — За ним присматривает мальчик четырнадцати лет, младший брат жены. Довольно странная ситуация.

— Вероятно, мне надо позвонить его адвокату, — высказала предположение Памела, чье сердце было ожесточено против этого субъекта, Тревора Осуорси, который представлял интересы Адриана на бракоразводном процессе и действовал против нее. — Или, по крайней мере, английскому врачу.

— Ты могла бы это сделать, мамочка? Может, тебе удастся убедить их приехать сюда прямо сегодня? Боюсь, что это может быть… Ну, ты понимаешь. Конец.

На этих словах голос Поузи прервался, убедив ее в том, что она способна испытывать более приличные и глубокие эмоции, чем раздражение, которое, казалось, все нарастало в ней.

— Я позвоню господину Осуорси. Дай мне свой номер телефона в отеле.

Поузи закончила распаковывать вещи и снова пошла в вестибюль. Ей казалось странным переживать трагедию, когда мир за окном полон здоровья и веселья. В нижнем холле болтали постояльцы, одетые в водонепроницаемые парки и в лыжные ботинки. По коридорам с пылесосами и лыжами постояльцев в руках носились молодые служащие отеля, сохраняя на лицах обычное утреннее выражение озабоченности. Поузи понимала, что им с Рупертом предстоит столкнуться с мрачной необходимостью и вернуться в больницу, тогда как любой человек предпочел бы поехать кататься на лыжах. Она завидовала загорелой коже и ощущению полноты жизни, исходившему от всех вокруг. Таких же людей можно видеть летом в бикини. Во время школьных каникул Поузи раза два бывала в Каннах и Ницце и там почувствовала, как плохо быть бледной англичанкой крупного телосложения, у которой всего несколько дней каникул, и оказаться рядом со всеми этими стройными беззаботными людьми, очевидно не имеющими никаких хлопот и желающими только получать удовольствие и веселиться.

Приехав опять в больницу, они не заметили в отце никаких перемен. Он лежал так же, как и рано утром, когда они его увидели, — такой же недвижимый, как будто он уже умер, и его сохраняли, как Мао Цзэдуна или Ленина, если не считать вздохов медицинской аппаратуры и почти неразличимого движения грудной клетки вверх и вниз. Цвет кожи был не такой, как у живого человека, но и не как у мертвого, глаза безмятежно закрыты. Поузи не могла поверить, что у него в голове нет ни одной мысли.

«Ха, ну разве не ирония судьбы, — представляла она себе его внутренний голос, — лежать здесь во власти всех тех, кому я причинил боль и кто собрался теперь, чтобы вместе отомстить, потому что я беззащитен и нахожусь в другом измерении. Да, они любили меня, теперь я это понимаю, я не должен был их бросать Венн, бревно безмозглое, сожалеешь ли ты теперь, что бросил бедняжку Поузи, бедняжку Пам? Да, и бедняжку Руперта, конечно».

— Думаю, сегодня к вечеру или завтра утром положение станет яснее, — сказал врач, прерывая ее мысли. — Но вам следует подготовиться к худшему. Я бы хотел поговорить со всей семьей господина Венна сегодня днем, часов в пять.