Бернардо Гимараенс - Между верой и любовью

Прошло около семи лет с тех пор, как Эугенио уехал. Охваченная тоской и унынием, Маргарита держалась изо всех сил, и с первого взгляда никто и не мог подумать, какая боль ее гложет. Так яблоко, красивое и яркое снаружи, погибает, подточенное изнутри.

Но судьба оказалась безжалостной к ней. После недолгой болезни умерла Умбелина, ввергнув девушку в полное отчаяние. Казалось, свирепая судьба с невообразимым упорством все дальше и дальше толкала ее в бездну. Лишь одна звезда продолжала светить ей на темном небосводе — это надежда на скорое возвращение Эугенио, который, уйдя из монастыря и избавившись от родительского гнета, подставит ей крепкое плечо и поведет к алтарю, что станет венцом рожденной в их детских душах любви.

Эта надежда, теплившаяся словно свет угасающей звезды, была единственной ниточкой, за которую она держалась в жизни. Но оставался еще последний глоток, который предстояло испить Маргарите из горькой чаши, уготованной ей судьбой.

Вскоре после смерти Умбелины она узнала, что Эугенио принял церковный сан. С этого момента жизнь потеряла для нее смысл. Печаль полностью овладела ее сердцем. Горячая, юная кровь ее, взволнованная страшной новостью, разносилась по венам и будто бы разрывала их. Она потеряла сон, боль в груди не отпускала ее, с каждым днем ей становилось все хуже и хуже.

Солнце уже было в зените. Маргарита стояла перед открытым окном, погруженная в печаль, и смотрела на луга, расстилавшиеся далеко за пределами их дома.

Звон колокола возвестил о начале службы. Маргарита отошла от окна и стала молиться. Внезапное волнение овладело ею, в глазах потемнело, и она чуть было не упала без чувств.

— Тетя, — обратилась она к старой родственнице, — мне очень плохо, я больна и чувствую, что мне осталось жить совсем недолго… Позови, пожалуйста, священника, я хочу исповедаться.

— Но что с тобой, девочка моя, зачем тебе священник? Что тебя мучает?

— Тоска сжимает мое сердце, мне трудно дышать, я задыхаюсь. — Она вновь едва удержалась на ногах.

— Ты никогда не жаловалась на здоровье, вот такие мелочи и пугают тебя. Я приготовлю чай из бальзамина, выпьешь его и сразу почувствуешь себя лучше. Успокойся, нет ничего страшного. И никакой священник тебе не нужен.

— Да плохо мне, тетушка, я задыхаюсь… Господи, избавь меня от этих мук, я так долго не смогу…

— Упаси тебя Господь! Что за глупость взбрела тебе в голову? Посмотрите, кто здесь собрался помирать! Ладно бы я, и так одной ногой на том свете… Но ты, такая юная и прекрасная, как румяное яблочко!..

— Это все обман, тетя, мне осталось жить совсем недолго… Позови священника…

— Не лучше ли позвать врача, дочка?

— Зачем? Нет на этом свете лекарства от моей болезни… Позови, позови священника… Прямо сейчас, если можно… Кто знает, буду ли я жива завтра.

— Хватит уже! Выбрось из головы эти мысли!

— Тете, я должна исповедаться.

— Боже мой, да что за наваждение! Ну хорошо, коли ты так настаиваешь, будь по твоей воле. Но священнику придется дольше отговаривать тебя от дурных мыслей, чем слушать о твоих грехах… Только бы ты успокоилась, я пошлю за ним, да поможет мне Святой Франциск! Ты только не волнуйся.

— Я не волнуюсь, тетя, поверь, мне очень плохо…

— Хорошо, попрошу соседку позвать священника. Лишь бы он оказался дома, другого-то у нас нет.

Вечером того же дня в гостиной одного из зажиточных домов в Тамандуа собрались достопочтенные жители городка. Они пришли поприветствовать молодого священника, недавно принявшего сан и приехавшего к родителям после долгого отсутствия.

Это был высокий, статный юноша явно благородного происхождения. На его бледном лице застыла легкая печаль, отражавшая глубокие внутренние переживания, а облако меланхолии затмевало ясность его голубых глаз. Две ранние морщины на лбу, одна горизонтальная, а другая вертикальная, казалось, изображали крест и были свидетельством долгой борьбы, шедшей в его душе.

Он, как и подобало его сану, был одет в сутану, опоясанную поясом на манер миссионеров из Святой земли, и коротко острижен — разве что чуть короче на темечке, чем остальные священники. Массивный крест на груди приковывал к себе внимание. Оставалось лишь несколько месяцев до его зачисления в Конгрегацию.