Пол Райзин - Водка + мартини

Известный политик-консерватор Майкл Хезелтайн еще в ранней юности на обратной стороне какого-то конверта написал свой знаменитый план на всю будущую жизнь:

1. К тридцати годам заработать миллион.

2. К сорока стать членом парламента.

3. К пятидесяти войти в состав правительства.

4. В шестьдесят стать премьер-министром.

Мой список куда длинней. Я составил его вчера ночью на внутренней стороне пустой сигаретной пачки между вторым и третьим бокалами мартини.

1. Навести порядок в квартире.

2. Бросить Хилари.

3. Добиться Ясмин.

4. Купить красивые очки.

5. Сходить в парикмахерскую.

6. Сходить к врачу насчет боли под мышкой.

7. Купить специальный шкаф для хранения документов и разобрать все свои бумаги.

8. Купить приличную машину или отремонтировать свой «пежо».

9. Переехать в приличную квартиру.

10. Дочитать недочитанные книги (в первую очередь «Преступление и наказание»).

11. Устроить званый обед — пригласить С. и М.; Стива и??

12. Привести в порядок гардероб — отправить ненужные тряпки в Оксфам [1] Оксфам — Оксфордский комитет по борьбе с голодом; британская организация, цель которой — помогать людям бедных стран, обучая их передовым методам сельского хозяйства, обеспечивая необходимыми лекарствами и т. д. .

13. То же самое проделать с книгами.

14. Не забывать про родителей — навещать почаще.

15. Покончить с психотерапевтичкой; взамен подыскать хорошего тренера по теннису.

16. Перестать изводить себя мыслями об Оливии.

17. Сказать Марии, чтобы помыла холодильник.

18. Подумать о том, чтобы как следует — и незаметно — отомстить Клайву.

19. Отказаться от «Санди таймс».

20. Бросить курить.

Лучшую часть своей жизни Хезелтайн потратил на то, чтобы вычеркивать из списка один пункт за другим; однако ему так и не удалось осуществить свой последний честолюбивый замысел. У меня же все будет иначе. Я начну выполнять пункт за пунктом прямо сегодня, а конечная дата исполнения всех моих планов наступит… скоро. Я — и в этом нет никакого сомнения — достаточно стар и опытен, чтобы обзавестись и приличной машиной, и приличной квартирой, и приличной подружкой, и приличным ударом теннисной ракеткой… ну, вы понимаете, в общем, приличным стилем жизни.

Только что позвонил газетному агенту. Дела мои сразу пошли в гору.

Вычеркиваю пункт «Отказаться от „Санди таймс“».

— «Санди таймс» почему-то нет, — говорит Хилари на следующее утро, возвращаясь в спальню с «Обсервером». Комнату заполняет аппетитный густой запах поджаренного хлеба.

Я зарываюсь под пуховое одеяло и делаю вид, что сплю, притворяюсь, что у меня нет никакого похмелья. Для меня сейчас открыть глаза — острый нож: я прекрасно знаю, что стоит их открыть, как начнется новый день, а это двадцать четыре часа, которые мне снова надо провести в компании этой решительной и на все готовой женщины, которой, если честно, следовало бы быть моей сестрой. Надо же, до чего дошел: я уже думаю о Хилари как о надоедливой младшей сестренке, с которой, однако, сплю. Но поскольку я твердо знаю, что я у родителей единственный ребенок, то кровосмесительной эту мысль, конечно, назвать нельзя.

— Все этот глупый мальчишка-почтальон, — говорит она, проскальзывая обратно в постель. Пауза. Раз. Два. Три. Что ж, подождем.

— Ты должен сказать, чтобы это вычли из счета.

Хруст. Это ее безукоризненно белые зубки вонзаются в то, что она называет завтраком, и жуют; потом до меня доносится звук, который сообщает мне, что она глотает, и наконец я слышу, как Хилари Блюм расправляет широченные паруса Самой Старой Британской Газеты навстречу тревожному штилю Воскресного Лондонского Утра.

Молчание. Мне кажется, что я явственно слышу скрип возвратно-поступательного движения ее огромных синих глаз, со стуком пролагающих себе путь по стыкам фраз, составляющих печатные колонки. Я отчетливо представляю себе этот слегка нахмуренный лобик: весь ее интеллект сейчас сконцентрировался как раз между сдвинутых бровей. Если текст попадается особенно сложный — скажем, про многомудрых неплательщиков налогов или про ситуацию в Косово, — безнадежно серый свет лондонского утра может украситься ярко-розовым пятнышком: так выглядит кончик ее язычка, который высовывается, чтобы поддержать ее усердие. И тут я делаю нечто совсем непростительное. Просто ни в какие ворота. Я пукаю. Да так, что, будь здесь окна, стекла в них задрожали бы, а то и разлетелись бы на мелкие кусочки.