Тереза Ревэй - Время расставания

— Ну так что же с ней стало, с моей племянницей Камиллой?

— Я не знаю! Но могу предположить, что она железной рукой управляет Домом Фонтеруа. Это единственное, что ее по-настоящему интересует. Он тоже оставил на тебе клеймо?

— О ком ты?

— О Доме Фонтеруа. И всем том, что входит в это понятие.

Иван задумался.

— Полагаю, что нет. Когда мы были совсем маленькими, твой дядя Андре и я, нам внушали, что Дом — это наше наследие и наша святая обязанность. Он был как некий волшебный костюм, который был для нас еще слишком велик, но в котором мы должны были расти, вплоть до того дня, пока он не станет нам впору. Сначала я делал все возможное, чтобы поскорее вырасти, но чудесный костюм продолжал болтаться в плечах и мешать при ходьбе. И вот однажды насмешница-судьба забросила меня сюда. Вероятно, это меня и спасло.

Пожилой мужчина закашлялся и постучал себя кулаком по груди.

— Если верить тому, что ты мне рассказал, Андре дорос до этого волшебного костюма, а тот взял и в конечном итоге задушил его. И об этом я искренне сожалею. Я хочу, чтобы ты сказал это Камилле, когда увидишь ее.

Сергей, с силой оттолкнувшись от стола, вскочил.

— Я не увижу ее, папа! Она живет в Париже. А я мотаюсь между Сибирью и Ленинградом. В любом случае, между Камиллой и мной все давно кончено.

Иван Михайлович так сильно стукнул ладонями по столу, что Сергей подскочил на месте и обернулся. Он увидел покрасневшие скулы, посветлевшие глаза, мечущие молнии. Отец гневно потряс пальцем.

— Вот уже много лет ты отказываешься принять правду, Сергей. Вы поссорились. Когда ты рассказал ей, к какой семье принадлежишь, она отреагировала, как ребенок. Камилле показалось, что ее благополучию грозит опасность. Конечно, она была не права, но ты дал ей возможность извиниться перед тобой? Я знаю, поездки на Запад под запретом. Но в некотором смысле тебе это на руку, не так ли? Если бы ты жил в Лондоне или Риме, разве ты попытался бы встретиться с ней? Вот уж не думаю. Для этого ты слишком горд.

Внезапно Иван схватил бутылку, налил водки в стакан и залпом выпил.

— Все эти женщины, что появлялись в твоей жизни после нее, что с ними стало? Ты рассказывал о какой-то актрисе… Тамаре, Ирине… Я не помню… Твоя мать часами расхваливала ее достоинства. Она так верила, что ты наконец нашел избранницу своего сердца.

— Ольга Андреевна, — тихо поправил отца Сергей.

Что с ней стало? Он вспомнил об их последней ссоре, о тарелке, которую Ольга попыталась швырнуть ему в голову, как будто это была сцена из театральной пьесы.

— Все верно, а до нее были другие. Но все твои любовные истории оказались недолговечными. И неужели ты никогда не задавался вопросом почему? Черт возьми, Сергей, когда ты наберешься смелости и посмотришь в глаза женщине, которую любишь?

Говоря все это, Иван привстал. Закончив последнюю фразу, пожилой мужчина упал на скамью, с трудом дыша. Худая грудь тяжело вздымалась под вышитой рубахой.

— Вот и все, что я хотел сказать, — закончил он осипшим голосом. — И не будем больше к этому возвращаться.

Иван Михайлович провел ладонью по седой бороде.

— Мы приглашены на ужин к соседям. Нам пора собираться. Принеси-ка мне немного воды, зеркало и расческу. А то я похож на огородное пугало.

Сергей стоял в нерешительности. Уже очень давно он не видел отца в таком гневе. Иван Михайлович обычно был тихим, улыбчивым человеком. Счастливым человеком. Конечно, когда Сергей был маленьким, ему не раз попадало от отца за всевозможные глупости и шалости, которые могли причинить вред не только ему самому, но и его близким, но все отцовские приступы ярости напоминали летние грозы — они были бурными, но короткими. Быть может, потому что отец сердился крайне редко и всегда оказывался прав, Сергей старался усвоить преподанный ему урок. Теперь Иван Михайлович одряхлел и сморщился, как старое таежное дерево, да и Сергей давно не был ребенком, но и сейчас гнев отца вызвал в его душе целую бурю эмоций.

— Поторопись, а то я тут корни пущу! — проворчал Иван.

И Сергей поспешил подчиниться. Внезапно он почувствовал, что голоден, как волк.

Р астянувшись на стеганом покрывале в цветочек, заложив руки за голову, Максанс изучал потолок комнаты. Он слышал, как в коридоре ходит квартирная хозяйка, которая, как казалось, всю свою жизнь пробе́гала из кухни в гостиную, из гостиной в кухню. Окно было открыто настежь, но запах капустного супа не выветривался — им пропитались стены этой старой затхлой квартиры.