Ганс-Йозеф Ортайль - Ночные тайны

— Что ты имеешь в виду? За что мы должны еще выпить? — удивился Ханггартнер.

«Как бесхитростно он это спросил, — подумал Хойкен. — А ведь знает, что я ни о чем другом, кроме публикации его заметок, и не думаю. В сущности, эти раскопки могут заинтересовать только специалистов. Ученые бросятся писать диссертации об истоках его романов. Но следует подумать и о том, как донести записки до широкой публики. Продумать способ, как из мыльных пузырей делать воздушные шары и отправляться с ними в народ».

— Мы выпьем за твои дневники, Вильгельм. Мы возьмем их, часть за частью, и будем регулярно издавать. Каждые два года или, возможно, чаще, чтобы читатели могли проследовать за тобой сквозь годы. Как ты думаешь, сколько томов это может составить? Десять? Или пятнадцать? Когда ты начал их писать?

— Когда ты появился на свет, — сказал Ханггартнер, — чуть больше пятидесяти лет назад.

— Великолепно, — произнес Хойкен. — Мы начнем будущей осенью, сразу после выхода твоего романа. Байерман, конечно, поможет тебе со сборником текстов. Думаю, мы попробуем сначала издавать один том в два года, но о деталях поговорим позже. Давай сюда свои черновики. Байерман просмотрит их, и мы сможем сразу составить калькуляцию этого проекта. Я бы с удовольствием прямо сейчас подписал договор, но многие этот замысел посчитают невозможным, ты понимаешь почему. О чем ты думаешь? Есть какие-нибудь идеи?

— Пятьдесят тысяч задатка за том, — сказал Ханггартнер, — пятьдесят процентов гонорара, как всегда.

— Можешь считать, что мы договорились, — согласился Хойкен, радуясь, что так легко уладил дело. Дневники принесут не так много, как роман, но если преподнести их должным образом и сопроводить соответствующей рекламой… Их можно неплохо продать, во всяком случае, лучше, чем сборник эссе. — Прежде чем мы выпьем, Вильгельм, еще одно. Я знаю, что тебе никто не указ, что касается названия. Однако на сей раз у меня есть предложение. Ты сам придумал, как назовешь свои дневники?

— Как назову? Никак. Дневникам не нужны названия. Мы их назовем просто «Дневники» и пронумеруем.

— Мы назовем их «Страсти души» и дадим подзаголовок «Роман моей жизни» . — Хойкен давно не был так доволен собой, как сейчас.

— Гениально, — медленно сказал Ханггартнер, — это гениально. «Страсти души» — это суть всех моих маний. Неудержимое желание писать — это же страсть, неистовое желание, требующее всего моего времени и всех моих сил. Эти дневники можно читать, как роман, такая мысль мне еще не приходила в голову, можно считать эти записки моей автобиографией. Выпьем, Георг, за эту твою замечательную идею…

Они сидели почти до четырех. Остальные посетители уже давно ушли. Две бутылки «Barbera» , одна «Veuve Cliquot Rose» . Под конец разговор принял ностальгический характер. Ханггартнер вспоминал 50-е годы — время, когда он только начинал писать. Внезапно Хойкен вспомнил старую фотографию, очки Ханггартнера в золотой оправе и его молодое лицо. Он дал ему возможность наговориться всласть, а сам тем временем обдумывал еще один план: как запрячь Ханггартнера в работу по выполнению грандиозного проекта отца. У Вильгельма большие связи, он может помочь Хойкену привлечь известных зарубежных писателей. Но сегодня он не хотел больше морочить голову ни себе, ни Ханггартнеру. Роман и дневники — вот программа на следующий год, и этого вполне достаточно.

Когда они поднялись, к ним подошел Марини. Он тоже сообразил, кто теперь будет заказывать здесь «Veuve Cliquot Rose» .

— Пожалуйста, Клаудио, заготовьте для нас на будущее эту редкую марку шампанского. В ближайшие месяцы мы будем часто ее заказывать, — сказал Хойкен, и Клаудио Марини кивнул головой, как ребенок, которому пообещали как раз то, о чем он мечтал.

Через несколько дней облака неожиданно рассеялись и подул сильный ветер. Стояли ясные солнечные дни, вся природа постепенно погружалась в осенний покой. Деревья на длинных аллеях вдоль Рейна застыли в своей яркой, вызывающей красоте. С противоположного берега тянулся и исчезал на середине реки легкий дым от первых костров.

Хойкен любил это время, лучшее время года. Ушла душная летняя жара, но в памяти еще хранились ее последние ослепительные картины. Сухая листва ложилась под кроны деревьев. Иногда по утрам уже случались первые заморозки, дул холодный ветер с Рейна и холмов, но солнце теплыми лучами покрывало все вокруг, словно теплой накидкой.