Наталья Воронцова-Юрьева - Челка Ахматовой [СИ]

Все началось с того, что Вера написала письмо. И его прочитала Ирина Князева. Письмо было грустным, с жалостливыми описаниями совершенно скучной урюпинской жизни, в которой лесбиянкам не было совершенно никакого места, и не только лесбиянкам, но и просто умным, интересным людям с высшим философским образованием, в связи с чем Вера испытывала тоску и полное разочарование. Расчувствовавшаяся Ирина Князева тут же написала ответ, после чего урюпинский поезд и доставил Веру в Москву, прямо в руки стоявшей на перроне Ирины Князевой, пребывающей в жутком волнении по поводу такого знаменательного события. Поскольку, даже если учесть, что Москва не Урюпинск, и даже не два Урюпинска, и стало быть, развернуться есть где, но все-таки не каждый мог вот так запросто найти свое счастье даже в Москве. Во всяком случае, Ирине Князевой сделать это было трудно. Не знаю почему.

Сначала она полюбила Свету. Особого отклика это не получило, хотя Ирина Князева очень старалась: дарила ей цветы, водила ее детей в Макдональдс и даже посвящала ей рассказы. Потом произошла встреча с Ритой, и, не переставая любить Свету, Ирина Князева полюбила и Риту тоже, также периодически одаривая ее цветами и рассказами. С этими двумя обуревавшими ее чувствами она честно билась как рыба об лед, что ни день пытаясь понять, за что же в конце концов она так любит Свету и что такого особенного в Рите, что она никак не может их разлюбить.

Особенно загадочной, непонятной и никоим образом не объяснимой была Рита. Бывали дни, когда Ирина Князева приходила к трагическому выводу, что ничего особенного в Рите и нет, что ахматовская челка — это вовсе не бог весть что, а знаменитое Ритино молчание еще далеко не признак ума. Но бывали и другие дни, тотчас случавшиеся после первых, когда все та же Ирина Князева, движимая раскаянием и муками совести, торопливо наделяла Риту еще большими достоинствами, остервенело описывая в рассказах, как сжимается ее сердце при звуках тихого и как бы романтично надорванного Ритиного голоса, еще вчера называемого ею неумолимо и пошло надтреснутым. На этом фоне появление на московском вокзале Веры из Урюпинска внесло в жизнь Ирины Князевой окончательный сумбур — она полюбила Веру.

Впрочем, Веру вконец измотанной своими противоречивыми чувствами к двум женщинам Ирине Князевой просто уже нельзя было не полюбить. Поскольку Вера, в свою очередь, утомленная жизнью в Урюпинске, накинулась на Ирину Князеву буквально как ураган, дав ей наконец то, что Ирине Князевой никак не удавалось найти даже в Москве, — секс. После чего утомленная немерянным провинциальным сексом Ирина Князева и отвезла не менее утомленную сбывшимся наконец столичным сексом Веру в гости к своей второй любви — Рите. После чего только коварно казавшаяся, как выяснилось, утомленной сексом Вера осталась у Риты ночевать, благополучно расположившись в одной постели с Ритой, дружелюбно пожелав не менее благополучно расположившейся на кухне Ирине Князевой спокойной ночи и вообще приятных снов. После чего в голове обалдевшей от всех этих жизненных поворотов Ирины Князевой воцарилась полная каша.

И вот теперь в очень и очень скором времени эта самая Вера и должна была снова приехать, и Ирина Князева мучилась неизвестностью, как же ей себя в этой ситуации повести. С одной стороны, подлая Вера поступила нехорошо, растоптав и унизив чувство второй любви Ирины Князевой, попутно наступив и на чувство едва родившейся третьей. Но с другой стороны, Вера была философом и вообще очень интересным человеком, о чем говорили все и буквально в один голос, а лишиться интересного человека в этой пустыне мегаполиса было для Ирины Князевой чрезмерным расточительством.

Разумеется, все это я с большим энтузиазмом пересказала Рите.

— Ревнуешь? — глядя на меня с интересом, спросила Рита. История явно льстила ее самолюбию. — Не ревнуй, — она царственно улыбнулась. — Между нами все давно кончено.

Она могла бы этого и не говорить. С некоторых пор меня не покидало ощущение, что дело вовсе не в том, что у Риты с кем-то что-то когда-то было, а в том, что у нее никогда ни с кем ничего не было. Никогда и ни с кем. И со мной тоже.

Поезд прибывал на Казанский вокзал. Был март, тепла было еще не достаточно, но с каждым днем погода обещала быть все лучше и лучше.

Поезд остановился, двери вагонов открылись, и на перрон повалили теперь уже бывшие пассажиры. Мы стояли у вагона номер семь. Когда основная масса пассажиров сошла на нет, в проеме вагонной двери показалась Вера, и я сразу поняла, что это она. Она была в шубе. В большой, тяжелой, коричневой цигейке — невысокая, с короткими седоватыми волосами и странным неподвижным лицом, словно вырезанным из бумаги. И она смотрела на мир ровным, ничему не удивляющимся и ничем не потрясаемым взглядом. Она просто смотрела, просто появившись в проеме вагонной двери просто приехавшего в Москву поезда. В ее руках были чемодан и дорожная сумка. Она вышла и поставила вещи на землю.