Ирма Уокер - Отец на час

— Правду? Это будет что-то новенькое — услышать от тебя правду. Да, мне очень хотелось бы услышать твою версию правды.

— Мне стало скучно — это понятно? — Элисон знала, что поступает жестоко.

— То есть, ты хочешь сказать… нет, я не верю в это!

— Лучше поверь. О, не сомневаюсь, большинство твоих женщин считают тебя неотразимым любовником, но именно это отвратило меня от тебя. Ты был хорош слишком для многих. Я не хочу быть одной из толпы. Поэтому — прощайте, мистер Гамильтон. Приятно было с вами познакомиться.

Элисон указала Коулу на дверь. Глаза его сверкнули гневом и яростью, губы сжались в тонкую линию. В один прыжок он оказался у двери и резко захлопнул ее. В задней части дома заливался лаем Петр Великий, и когда Коул сжал запястье Элисон, она пожалела, что заперла собаку.

— Пусти меня, Коул, — процедила она сквозь плотно сжатые зубы.

— Я сделал ошибку, — он резко встряхнул ее. — Я был к тебе слишком внимателен. А на самом деле тебе хотелось вот этого!

Прежде чем Элисон успела понять, что происходит, сильные руки Коула уже прижимали ее к груди. Она попыталась уклониться от поцелуя, отвернув голову, но Коул погрузил пальцы в ее волосы. В поцелуе его не было ни капли нежности. Он впился в губы Элисон властно и жестоко, держа ее при этом за волосы, чтобы она не могла увернуться.

Когда Коул наконец отпустил Элисон, она провела тыльной стороной ладони по припухшим губам.

— Ну хорошо, ты проявил свой мужской шовинизм. А теперь убирайся отсюда, пока я не закричала.

— А кто услышит тебя? У этого сарая толстые стены. А дом твоих хозяев в двухстах ярдах, не меньше. К тому же ты ведь не хочешь, чтобы я ушел. Ты хочешь, чтобы с тобой обращались грубо и решительно.

Коул легко оторвал Элисон от пола и понес по лестнице наверх. Она слишком поздно осознала истинные масштабы его гнева. Элисон пыталась вырваться, царапалась и кусалась, но державший ее мужчина был слишком силен, и она не могла с ним справиться. Коул швырнул Элисон на постель, и, когда она попыталась подняться, придавил ее, не переставая при этом срывать с себя одежду и распахивая ее халат. Затем он оказался сверху, придавив ее всей своей тяжестью к матрацу, и на этот раз его губы и руки не ласкали, а подчиняли себе тело Элисон.

Она не могла потом вспомнить, в какой момент перестала сопротивляться, но тело ее сначала сделалось покорным, а потом зажглось ответной страстью. Но даже отвечая поцелуем на поцелуй, отдаваясь ему всем телом, Элисон чувствовала болезненный стыд за свою слабость, за то, что не могла перестать любить этого мужчину.

Утолив страсть, Коул встал и начал одеваться. Элисон была вне себя от унижения. Она накинула одеяло на свое обнаженное тело, словно желая спрятать его от презрительного взгляда Коула.

— Уходи, — прошептала Элисон. — Если ты еще раз приблизишься ко мне, помоги мне, Господи, я убью тебя!

— Не беспокойся. С этого момента ты перестала для меня существовать. Я не играю в игры с непрофессионалами. Только если сам устанавливаю правила.

Коул не стал дожидаться ответа Элисон. Даже не посмотрев на нее, словно она действительно перестала существовать, он застегнулся и легко сбежал по ступенькам. Минуту спустя за ним захлопнулась дверь. Элисон осталась одна. Все тело ее было в синяках, но гораздо больше страдало самолюбие.

Элисон сама не понимала, как прожила следующие два дня, следующие две недели. Ей надо было отвлечься, и она согласилась взять на себя все ночные дежурства, чтобы доктор Хэбершэм мог закончить статью для научного журнала. Этим она впервые заслужила одобрение Хэбершэма с тех пор, как стала работать в клинике.

Но, разумеется, никакое количество работы не могло заставить ее перестать думать, перестать вспоминать.

Она была занята целыми днями, но потом наступали вечера, а за ними — долгие ночи, которые так трудно было пережить. И, когда накатывали воспоминания, она не могла решить для себя, когда ей было больнее — когда она оживляла в памяти подробности их чудесного уик-энда или когда вспоминала его ужасное, грубое завершение. Ведь она подтвердила мнение Коула о себе, ответив страстью на его беспардонное нападение.

Единственным утешением служило то, что насилие Коула разрушило раз и навсегда ту нежность, которая возникла между ними. Она излечилась наконец от своего… а что же это, собственно, было? Наваждение? Детский приступ щенячьей любви? К сожалению, ярость ее не утихала, поскольку не находила выхода. Элисон не видела Коула и ничего не слышала о нем с тех пор, как он оставил ее, униженную, на собственной постели.