Ирина Быстрова - На перекрестке

— Я обещал, — буркнул он. — Маман обидится.

— Что ж делать, — ответила я. — Она все равно меня никогда не любила.

— Она стала лучше относиться к тебе, — повторил Павел.

— Это не повод, чтобы ехать…

— А что тогда повод? — Он набычился.

Надо же, а ведь совсем недавно держал мою сторону, когда речь заходила о его родителях. Что изменилось-то? Не понимаю.

— Повод, — я высунула наружу вторую ногу и теперь сидела к Павлу практически спиной, — это если бы у нас с тобой были прочные отношения. Вот тогда это повод вместе посещать юбилеи наших родителей и делать еще кучу подобной ерунды.

— У нас прочные отношения, — объявил мне в спину Павел.

— Да?! — Я круто развернулась к нему, отчего в шее больно стрельнуло.

— Конечно. — Он смотрел на меня ясными глазами. И похоже, верил в то, что говорил.

— Ладно, — я отвернулась и принялась выползать из машины, — пока!

— Хорошо, — услышала я, — скажу им, что ты приболела.

Я приболела! Нет, ну как вам это нравится? Хотя, по правде сказать, я чувствовала себя разбитой. Уставшей. Ломота в суставах и шум в ушах. Хотелось забраться в дальний уголок и отлежаться там, слушая какую-нибудь умиротворяющую музычку. И может быть, наконец-то собрать все свои мысли в кучу.

— Нам надо поговорить. — Павел тоже вышел из машины и теперь стоял, опершись на дверцу. — Когда ты остынешь.

— Наверное, — уклончиво ответила я.

Поговорить… Опять начнет просить прощения. Как маленький. Прощение просят, когда… когда… ну, к примеру, на ногу наступают. «Прости меня, я больше не буду» — вот фраза, которая возникает в голове, когда я слышу о прощениях и всем, что с ними связано.

— Может, завтра, — предложил он.

— Может.

— Я позвоню.

Я кивнула.

— Как же ты отсюда доберешься домой? — спохватился он.

Как будто мы посреди бескрайней степи, где до ближайшего селения сотня верст.

— Сяду на Пушкарской на маршрутку, — пробормотала я.

— Ну ладно…

Я побрела к переходу. Краем глаза увидела, как его машина двинулась от остановки и покатила по направлению к центру.

Поехал поздравлять родителей. Повез им этот безумный пестрый букет. Безвкусный, кстати. Но беспардонно веселый. Мадам Самойлова будет в восторге. Правда, она в восторге от всего, что делает ее мальчик. А что это я исхожу ядом? Все мамашки такие. Для меня тоже Иринка — свет очей.

Будет извиняться за меня. Расписывать, какой у меня насморк или кашель. Чтобы все его объяснения выглядели правдоподобно. Мадам Самойлова, конечно, не поверит ни единому его слову. Но об истинном положении вещей она не догадается — просто решит, что «эта особа» опять их игнорирует. И съязвит что-нибудь вроде: «Ну да, конечно, Катечка была же у нас на прошлой неделе, еще не соскучилась. Теперь только в следующие выходные, может быть, объявится». А я ни в следующие, ни в после-следующие не появлюсь.

Кончено.

— Ну, и какого черта? — Дарья сверкала глазами и морщила нос. Демонстрировала крайнюю степень возмущения.

Я растерянно смотрела на нее.

— Ты о чем это?

— О Павле.

— А «какого черта» — это о чем?

— Какого черта ты все это затеяла? — вопросила Дарья, вскочила и забегала по комнате.

— Затеяла что? — недоумевала я.

— Ссору, скандал, развод — выбирай что хочешь, — ответила она на ходу.

— Развод — это вообще не из той оперы, — буркнула я, — да и ссоры как таковой не было.

— Ну да, — фыркнула она, — ты просто сказала: «Пошел вон!», и он молча удалился.

— Как ни странно, — усмехнулась я, — так все и произошло.

Павел приехал ко мне после визита к родителям. Привез цветы и покаянное лицо. «Прости», — твердил он и что-то бормотал о том, что Вика сама… Мне, откровенно говоря, стало несколько неловко за него. Взрослый, серьезный мужик, а хватается за соломинку, которой впору вытащить из воды лишь слабосильного студента, только-только нырнувшего в омут под названием «взаимоотношения». «Вика сама…» — ужасное объяснение. Нелепое. И, что самое главное, неискреннее. Ну кто поверит в то, что Вика, это длинноногое существо, сама что-то там решила во всей этой катавасии? Вика сама могла лишь появится в дверях и застыть в красивой позе. Ну, еще глазами похлопать. Или улыбнуться. А вот решать, как далеко зайдут их отношения, — это Вике не по плечу. Во всяком случае, пока. Хотя задатки у нее есть.

Павла я отослала домой, сославшись на зверскую головную боль и нежелание устраивать разборки в таком состоянии. Он не угомонился и вернулся на следующее утро. Вызвался подвезти меня на работу. Выглядел невыспавшимся. Впрочем, я, наверное, смотрелась не лучше. Проворочалась всю ночь в постели, пытаясь найти удобное положение, — безуспешно. Необходимость объясняться меня угнетала. Я ведь уже все решила для себя, поэтому любые разговоры с Павлом казались мне бесполезными. Он думал иначе. Он собирался уговаривать меня не пороть горячку.