Паскаль Лене - Неуловимая

Она рассказывала мне о мужчинах, которых знала до меня. Она со смехом спрашивала себя, как это когда-то они могли ей нравиться. В общем, она находила эти свои приключения смехотворными. Она припоминала лишь неприятные или нелепые стороны своих бывших любовников и смеялась над ними, впрочем, без злости, скорее, с некой иронической снисходительностью. Один из них, ее бывший партнер по сцене, приехавший с юго-запада Франции, играл «Мизантропа» так, что у него из-за своеобразного акцента александрийский двенадцатистопный стих превращался в четырнадцатистопный. Это казалось ей очень трогательным, и она так рассердилась на себя за то, что не могла удержаться от смеха, когда он заговорил о любви, что легла с ним в постель только для того, чтобы он простил ей ее насмешливость.

Она без тени смущения рассказывала мне не только о всяких мелких недостатках своих партнеров, но и об их сексуальных привычках, рассказывала всегда с веселым юмором, словно речь шла о каких-нибудь домашних животных, а не о мужчинах, державших ее в своих объятиях. Она не выказывала ни ностальгии, ни почтения к этим связям, представавшим в ее воспоминаниях в виде причудливых приключений без каких-либо последствий. Ее, казалось, нисколько не беспокоило то, что что-нибудь в ее рассказах могло ранить меня. «Ты и так уже знаешь обо мне слишком много», — отвечала она в ответ на мои замечания. Ей нечего больше было от меня скрывать.

— Когда мы с тобой превратимся просто в добрых старых друзей, — как-то предположил я, — ты мне точно так же будешь рассказывать и о моих маленьких изъянах, и о том, что втайне вызывало у тебя смех, когда я держал тебя в своих объятиях.

— Я ничего от тебя не утаю: я буду рассказывать тебе об этом так же, как о моих снах, — весело заверила она меня.

О ее снах? Может, мужчины и в самом деле входили в ее жизнь и исчезали из нее подобно сновидениям? А я сам — был ли я в ее глазах более реален, чем те неясные силуэты, шевелившиеся в ее памяти, слегка гротескные в своей наготе, которую она описывала мне так, словно из озорства распахивала дверь душевой, когда там мылась застигнутая врасплох футбольная команда?

Ей и в голову не приходило, что она может вызвать у меня ревность слишком откровенным раскрытием тайн своего прошлого, а то и упоминаниями о конкретных случаях неверности: все это, эти мужчины, эти встречи, эти моменты наслаждения или, гораздо чаще, скуки, были в ее жизни как бы не всерьез, «понарошку», как говорят дети.

Она узнала о том, что именно тот актер, который вызвал у меня ревность, стал распространять слухи об их приключении, и она сильно на него обиделась. Ее гнев был таков, что, позабыв о наших недавних ссорах именно в связи с ним, она меня, именно меня стала призывать в свидетели наглости этого хвастуна. Неужели никто не заткнет ему рот?

— Я охотно бы это сделал, — сказал я, — если бы мог поверить в то, что речь идет лишь о пустом хвастовстве.

— Но этот тип, наверное, просто размечтался, понимаешь? Он просто размечтался!

— Я совершенно в этом уверен. Ну а ты, о чем в это время мечтала ты?

— Что ты хочешь сказать?

— Что все это, конечно, из области грез, но что я от этого не чувствую никакого облегчения.

Мое замечание вызвало у нее улыбку. Она смотрела на меня нежно и сочувственно. В общем и целом ее утешала мысль, что я не верю ей и что ее оправдания, кстати, достаточно двусмысленные, меня никогда не убедят. Она нуждалась вовсе не в моей любви, не в моем доверии, а в моем прощении, в моем постоянном прощении. И точно так же она нуждалась в том, чтобы я из-за нее страдал, но этого было недостаточно: я мог сделаться отличным от других и хоть что-то значить для нее только став ее «исповедником», человеком, который, в конце концов, сможет ее до конца понять. Есть женщины, требующие от вас страсти, горения. Она же жаждала снисхождения и покровительственного молчания от мужчины, предпочитающего никогда ее не осуждать. Поэтому для нее я был и навсегда останусь «тем, кто слишком много знал».

Мужчины на улице оборачивались ей вслед. Она выглядела даже моложе своих лет, в ее глазах, казалось, сохранялась вечная девственность, как знак счастливой уверенности в том, что ничего еще не испытано и не пережито: и ее приключения, и ее разрывы, и моя сегодняшняя любовь — все это было «понарошку». Мужчины рассматривали ее, не обращая на меня внимания: должно быть, они принимали меня за ее отца. И наверное, все меньше и меньше в этом ошибались. Мальчикам всегда хотелось с ней играть. И в самом деле, для моей возлюбленной все это было игрой, не более того. Когда она прогуливалась одна, к ней приставали. Она пересказывала мне комплименты, галантные предложения, а иногда и непристойности, которые ей при этом нашептывали. Она испытывала какое-то детское удовольствие от того, что вызывала у них столь порочные мысли. Мужское желание было для нее чем-то вроде незнакомого языка, гортанные, грубые, немного будоражащие звуки которого она слушала с любопытством, но, по сути, совсем не интересуясь смыслом сказанного. А вот женщины привлекали ее внимание и притягивали ее взгляды. Жизнь была чарующе интересна и опасна из-за женщин. Мужчины же существовали всего лишь как ставки в игре. Ее все чаще и чаще преследовала мысль о том, что, возможно, я уже изменял ей или же изменю в один прекрасный день. Я часами убеждал ее в своей верности: в конце концов, мне удавалось успокоить ее, но тогда ее интерес ко мне спадал. Наша история вновь превращалась в простую игру. Моя любовь не могла быть чем-то чересчур серьезным. Только мысль о том, что у нее, возможно, есть соперница, придавала прочность нашему союзу. Однако эта мысль, разумеется, терзала ее и делала несчастной.