Тамара Кандала - Как вам живется в Париже

— Что? — еле слышно всхлипнула я.

Она покачала головой и дрогнула ресницами, как бы прося не перебивать.

— Сейчас он думает, что не сможет без меня жить. И он не хочет, чтобы ему помогали. Ему никто не нужен. Он сам себе не нужен. И девочка ему не нужна.

— Но… но не бросит же он своего ребёнка?..

— Не бросит, — сказала Ника. — Он её пристроит со всеми своими деньгами. А сам уйдёт умирать. Но смерть коварна. Она не там, где её ждут. Поэтому, что бы ни случилось, я прошу тебя не терять её из виду.

Я кивнула.

— И ещё… Там, в шкафу, мои блокноты. Я хочу, чтобы ты их взяла… и сохранила… для неё. Можешь прочесть — там обрывочные заметки о счастливых совместных снах.

Я открыла шкаф, вынула оттуда две тонких тетради и положила к себе в сумку.

Потом я взяла её руку и поцеловала. Контакт моих сухих шершавых губ с её, удивительно тёплой и какой-то искрящейся кожей показался мне почти кощунственным.

Ника лежала с открытыми глазами, как будто всматриваясь во что-то, видимое только ей одной.

— Мне нужно понять, зачем всё это, — опять заговорила она, как бы с самой собой. — Почему я должна уйти именно сейчас? В самый счастливый и высокий момент моей жизни. Есть ли в этом какой-то смысл? И, если есть, то какой? И почему никто из уже ушедших мне не может подать никакого знака? Я так надеялась на… — она не сказала на кого.

— Тебе… страшно? — Я не могла не задать ей этого вопроса. Для меня он всегда был самым важным в ожидании смерти.

Она прикрыла глаза. Чуть сжала мою руку своей.

— Я изо всех сил пытаюсь представить, как это — перестать существовать… здесь… и не могу. Хотя это уже так близко… так близко… Но я хочу перейти «туда» в сознании… хоть на короткой вспышке сознания…

Потом она забормотала что-то невнятное — «… принцип неопределённости… спроси у Арсения, он объяснит… если сейчас, то не здесь… А если здесь, то не сейчас…». Мне показалось, что она бредит. Но это было не так, она была в полном сознании, ей просто трудно было говорить, силы были на исходе. А речь шла о «принципе неопределённости» Гейзенберга.

Она опять помолчала, собираясь с силами.

— Я бы очень хотела увидеть Машу, — наконец сказала она. — Если ты не возражаешь… — Я кивнула. — …и если она успеет.

Я вышла из палаты. Арсений стоял один в маленьком предбанничке, прислонившись спиной к стене и не сводя глаз с двери, из которой я только что вышла.

Я взяла его за руку. Рука была безжизненной, вялой, пальцы ледяными.

— Она хочет видеть Машу, — сказала я. — Я пойду позвоню.

Он безразлично кивнул, отнял свою руку и, толкнув дверь плечом, вошёл в палату.

Маша примчалась через час. Ещё полчаса у меня ушло на то, чтобы её как-то подготовить. Она знала, что Ника больна, но никак не подозревала о серьёзности положения.

Потом она мне рассказала, что когда она вошла в палату, Арсений, сидя на кровати, держал Нику за руку, и они улыбались друг другу счастливо и спокойно. «Как перед алтарем, — сказала Маша, — как будто они только что сказали друг другу «да» перед Богом». Она остановилась на пороге, как вкопанная, не зная как себя вести. В сторону ребёнка ей почему-то было страшно даже смотреть.

— Поди сюда, Машенька, — позвала Ника.

Маша подошла и села на свободный стул.

— Видишь, Маша, — сказал Арсений, не выпуская Никиной руки, — мы с Никой уходим, — и… улыбнулся.

Машка наклонилась к Нике и стала покрывать ей поцелуями лицо, заливая его своими слезами. Ника погладила её свободной рукой по волосам.

— Не плачь, — сказал Арсений. — Здесь нельзя плакать. Ника расстроится. А ей нельзя. Мы должны уйти счастливыми.

Маша с испугом посмотрела на Арсения, ей в этот момент показалось, что он потерял рассудок.

— Не бойся, Маша, я не сошёл с ума, — сказал Арсик, легко прочтя её мысли. — Я сейчас выйду, чтобы вы могли попрощаться. Только ты не плачь. Обещаешь?

Маша мелко закивала головой, изо всех сил сдерживая слёзы, которые всё равно катились из глаз.

Арсений вышел.

Ника положила её голову себе на грудь и стала шептать ей на ухо, как бы боясь, что их могут услышать.

Маша наотрез отказалась мне потом рассказать, что ей сказала Ника.

— Это наша с ней тайна, — непреклонно сказала она. — Если бы она хотела, она сказала бы это тебе.

Когда мы вышли с ней на улицу, скупое зимнее солнце заваливалось за крыши домов, освещая последним рассеянным светом голые деревья, воробьёв, скачущих в поисках корма и старушек на лавочках. Жизнь продолжалась. Люди спешили по своим делам, делали покупки, сидели в кафе, ели, пили, болтали ни о чём (а может, о чём-нибудь важном) и понятия не имели о том, что Ника умирала. И рядом с ней умирал Арсений.