Марика Коббольд - Мгновения жизни

Грейс присела в ногах кровати.

— Для меня ты красив всегда…

— Ну, пожалуйста. Я ведь просил тебя.

— … а сейчас в особенности, потому что… потому что с каждым днем я все отчетливее понимаю, что твоя красота сосредоточилась в твоей душе. — Она подняла руку. — Нет, не издевайся и не смейся. Я серьезно. В общем, пока я не увидела своими глазами, как ты… — Она запнулась.

— …умираешь…

Она слабо улыбнулась.

— Да… до того момента я не верила в существование такой субстанции, как душа, — чего-то такого, что находится вне физического тела, что не является сочетанием ДНК, химических веществ в мозгу и что еще там составляет нашу личность. Но теперь я знаю, что ошибалась. Душа есть, она представляет собой отдельное целое, которое продолжает жить и после того, как прекращается наше физическое присутствие. — Она легонько провела ладонью по его впалой щеке. — Не могу сказать, что это меня очень утешает, поскольку я эгоистка и хочу, чтобы ты был со мной, весь, чтобы я могла чувствовать тебя, говорить с тобой и слышать тебя… но ведь так оно и будет, правда? Ведь мы это делаем и для тебя тоже, согласен?

— Я утешусь, если ты скажешь, что запечатлела мою бессмертную душу на пленке. Этого, конечно, мало, чтобы я перестал отчаиваться при мысли, что приходится умирать в сорок лет и больше никогда не увидеть тебя, но все-таки. Так что, — улыбнулся он, — мы с тобой сделали большое дело.

— Я так люблю смотреть, когда ты работаешь. Твои движения точные и выверенные, как у балерины.

Грейс бросила на него насмешливый взгляд.

— Балерина? Я? Ты шутишь.

— Ну, хорошо, может быть, сравнение с балериной не совсем подходящее, но, когда ты работаешь, то в самом деле становишься другой, и мне это нравится. Кстати, твое поведение зависит и от того, каким фотоаппаратом ты пользуешься. — Он выглядел чрезвычайно довольным собой и тем, что сумел сделать такое открытие. — С «Лейкой» в руках ты ведешь себя легко и непринужденно, как со старым приятелем. Ты все время держишь ее при себе. К «Хассельбладу» ты исполнена почтения и, как только снимок сделан, сразу же убираешь его.

Однажды утром, когда он чувствовал себя слишком слабым, чтобы хотя бы сесть в кровати, он поинтересовался у нее:

— Как выглядит моя душа сегодня?

— Прекрасно.

— А бренная оболочка?

Грейс поднесла камеру к глазам, чтобы скрыть слезы.

Он лежал на спине под тонкой простыней, вытянув руки ладонями вверх, в позе спящего младенца. Дыхание его было частым, как будто он бежал, но лицо оставалось спокойным. Кружевные занавески на окне смягчали и рассеивали жгучий свет послеполуденного солнца, не мешая ему отдыхать. Она не смогла защитить или вылечить его. Поэтому делала то, что в ее силах, и запечатлела его страдающую душу на фотопленке. Кровать служила обрамлением для его спящего тела, а окно отражалось на белой стене напротив. Она поднесла фотоаппарат к его лицу, но тут же снова опустила — ей показалось, что она больше не слышит дыхания. Но нет, вот она уловила его снова, быстрое и неглубокое: он пока еще оставался здесь, с ней. Еще на какое-то время он был с ней и принадлежал ей. Через секунду она ляжет рядом, обнимет его и скажет, как сильно она его любит. Будет умолять задержаться здесь, в этом мире, еще чуть-чуть. Она услышала слабый кашель. Он открыл глаза и взглянул прямо на нее: внимательный, чуткий, живой. Она подправила фокусное расстояние, выставила выдержку и диафрагму. Вдруг грудь его содрогнулась, на губах выступили пузырьки пены, и глаза широко открылись. Она не бросилась к нему, не сразу. Сначала она сделала свой снимок. К тому времени, когда она подбежала к кровати и взяла его за руку, он был уже мертв.

НЕЛЛ ГОРДОН: Как сказал Эл Альварес, «…Великое произведение искусства сродни самоубийству». Итак, можно ли считать искусством фотографии, сделанные Грейс Шилд и принесшие ей награду? И, если они являются таковым, не совершила ли она профессионального самоубийства?

Обратный полет в Лондон длился, казалось, целую вечность. Она сидела, пристегнутая ремнями к креслу, между двумя континентами, и деваться от тоски ей было некуда. Если бы она принадлежала к людям, способным сойти с ума, подумалось ей, то, вероятно, это случилось бы во время ее перелета из Бостона.

Оказавшись дома, она немедленно заперлась в фотолаборатории и проявила последнюю катушку пленки. Ни в тот день, ни в следующую ночь Грейс ни на секунду не сомкнула глаз. Она разложила последние снимки Джефферсона на кухонном столе и пристально всматривалась в них. Каждый из них по-своему напоминал ей, за что она любила его: за его улыбку, его глаза, теплые и полные интереса к жизни, даже после того, как он узнал, что его собственная жизнь утекает с каждым часом. То, как он пытался скрыть от нее свой страх, заставляя ее смеяться. Она сидела за кухонным столом долгими часами, без еды и сна, не сводя глаз с фотографий.