Марика Коббольд - Мгновения жизни

Позже, когда они пили кофе — без кофеина, другого в доме не держали, — Мелисса поинтересовалась:

— Вам никогда не приходила в голову мысль объединить вашу работу? Я тут подумала, что было бы здорово, если бы вы делали снимки маленьких зверюшек до и после операции.

— Том с яйцами и Том без них, — заметил Джефферсон. — Воспоминание о прошлом, что-то в этом роде.

Грейс пристально уставилась на него. Он устал, это было очевидно, хотя она не могла понять, почему, ведь после обеда он спал почти до самого вечера. Может быть, он подцепил какую-нибудь простуду?

— Мысль неплохая, — сказала она. — Но я не уверена, что большинство владельцев животных будут рады таким фотографиям, ведь они напомнят им о нелегких временах.

— Нет-нет, я имела в виду нечто вроде портфолио. Как у пластических хирургов. Знаете, для рекламы ваших услуг, что-нибудь в этом роде. Я хочу сказать, что вдвоем вы не только прекрасно выглядите вместе, но и так же прекрасно можете работать.

— Даже не знаю, Мелисса, — протянула Грейс. — Мы оба собственники, когда речь заходит о работе. Мы предпочитаем не смешивать полезное с приятным.

Еще не было и половины десятого, когда Грейс поднялась и потянула за собой Джефферсона.

— Все, у меня больше нет сил, — объяснила она. — Но мы чудесно провели время. Теперь вы должны прийти к нам в ближайшее время.

Несколько ступенек, разделявшие их дома, они преодолели рука об руку. Вечер был теплым и тихим, хотя небо было затянуто тучами.

Джефферсон рухнул в постель, как марафонец, пробежавший утомительную дистанцию, и через несколько секунд уже спал. Грейс лежала без сна, прислушиваясь к его негромкому дыханию и пыхтению Плутона, пытаясь понять, что изменилось. Кое-что действительно изменилось, и она наконец поняла, что именно: океан. Он вел себя непривычно тихо, неумолчный рокот волн, разбивающихся о волноломы, стих до едва слышного шепота, и она едва различала его. И это отсутствие звука не давало ей покоя.

Обычно Грейс с тяжелым сердцем наблюдала за тем, как Джефферсон возвращается к своей семье, смирившись с этим как с неизбежным. Ее ожидали первые, самые тяжелые часы после его ухода, когда душа разрывалась от боли на части и она чувствовала себя опустошенной, словно сердце ее оставило тело и ушло вместе с ним. И еще ее постоянно грыз страх, что с ним могло что-то произойти, пока они находились в разлуке: несчастный случай, о котором она ничего не узнает, пока не станет слишком поздно, ибо у нее не было никакого права знать даже о том, жив ли он. Но постепенно боль и страх ослабеют. Она напоминает себе, что и живя одна не чувствовала себя несчастливой и что бывали времена, когда она и представить себе не могла, что будет жить с кем-то, пусть даже если это Джефферсон. В голову ей приходят кощунственные мысли о том, что совсем не болезнь Черри мешает им постоянно быть вместе, что втайне оба подозревают: их любовь следует оберегать от повседневности и вот такая близость в полусемейных отношениях — это самое большее, на что они могут рассчитывать. Но постепенно ее эмоции стихают, подобно морю в ночную пору. Она возвращалась к некоему равновесию: влюбленная, занятая, иногда страшно одинокая, но вполне справляющаяся с собой до их следующей встречи.

Но на этот раз все было иначе. На сей раз, закрыв чемодан, он повернулся к ней, и в глазах у него появилось умоляющее выражение. Когда-то она видела похожее выражение в глазах Майкла, когда Анжелика взяла его с собой на вечеринку, устроенную по поводу дня рождения. Мальчуган остановился с ними в дверях, обозревая большой шумный зал, где толкались, визжали и хихикали маленькие мальчики и девочки, потом обернулся и посмотрел на свою мать с таким выражением, словно хотел сказать: «Не заставляй меня делать это». Но он был храбрым и гордым маленьким мужчиной, поэтому, взглянув один-единственный раз на мать, расправил плечи и присоединился к веселью.

Джефферсон, держа чемодан в руке, тоже выпрямился, расправил плечи и вышел из спальни. Она последовала за ним, с гулко бьющимся сердцем, крепко сжав губы и изобразив какое-то подобие улыбки. Она знала, что не сможет схватить его за руку, припасть к груди и расплакаться, умоляя не уходить, остаться с ней и дать им еще один шанс.

«Чушь собачья!» Вспоминая прошлое, Грейс услышала эти слова столь отчетливо, как если бы Нелл Гордон присутствовала в комнате собственной персоной. Нелл Гордон, культурный ассенизатор общества, взявшая на себя труд предвосхищать события и домысливать жизни других людей, самодовольная особа, льстящая себе тем, что понимает все, потому что знает «правду»! Правду, тогда как любому здравомыслящему человеку известно, что такой вещи попросту не существует, что есть лишь расхожий набор представлений, таких похожих и таких разных, вечных и постоянно ускользающих, как облака в небе.