Сад Де - Философия в будуаре

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Вот они, мужчины, моя дорогая: едва они взглянули на нас - и всё: их желания удовлетворены. А исчезновение желания ведёт их к отвращению, а отвращение - к презрению.

ДОЛЬМАНСЕ, (холодно.) - К чему оскорбления, моя божественная! (Они обнимаются.) Вы обе созданы только для славословия, в каком бы состоянии мужчина ни находился.

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Утешься, Эжени. Если мужчины приобрели право игнорировать нас, когда они удовлетворены, не имеем ли и мы право презирать их, когда на то вынуждает нас их поведение? Если Тиберий приносил в жертву Капрее тех, кто только что удовлетворил его страсть, (5) Зингуа, африканская королева, тоже приносила в жертву своих любовников. (6)

ДОЛЬМАНСЕ. - Эти крайности, весьма примитивные и хорошо мне известные, мы с вами никогда не должны совершать по отношению друг к другу. Волк волка не сожрёт - гласит поговорка она тривиальна, но, тем не менее, справедлива.

Друзья мои, не страшитесь меня: быть может, я заставлю вас делать зло, но вам я не причиню никакого.

ЭЖЕНИ. - О, нет, моя дорогая, я смею ручаться, что Дольмансе не злоупотребит нашей благосклонностью я верю в его порядочность развратника: она - самая надёжная. Но вернём нашего наставника в область его теорий и займёмся, умоляю, пока наши чувства не остыли, тем грандиозным планом, который нас так воспламенил.

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Как, ты серьёзно об этом думаешь? А я-то считала, что это лишь игра воображения.

ЭЖЕНИ. - Это самое сильное веление моего сердца и я не успокоюсь, пока преступление не совершится.

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Хорошо-хорошо. Но, подумай, ведь это твоя мать пощади её.

ЭЖЕНИ. - Это лишь благородное звание!

ДОЛЬМАНСЕ. - Она права. Разве эта мать думала об Эжени, когда производила её на свет? Мерзавка позволила себя ебать, потому что ей было приятно, а вовсе не потому, что думала об этой девочке. Пусть Эжени действует, как ей вздумается, по отношению к её матери, предоставим ей полную свободу и удовлетворимся уверением, что, до каких бы крайностей она ни дошла, она не должна себя обвинять ни в каком зле.

ЭЖЕНИ. - Я её ненавижу, я её презираю. У меня тысяча причин для ненависти.

Я хочу лишить её жизни любой ценой!

ДОЛЬМАНСЕ. - Очень хорошо! Поскольку ваше решение непоколебимо, вы будете удовлетворены, Эжени, даю вам слово. Но прежде, чем вы начнёте действовать, позвольте дать вам несколько исключительно важных советов.

Никому не доверяйте секрета, дорогая, и всегда действуйте одна: нет ничего опасней сообщников - всегда следует остерегаться даже тех, которые, как нам кажется, преданы нам. Макиавелли говорил: Нужно либо никогда не иметь сообщников, либо отделываться от них, как только ты воспользовался их услугами. Но это ещё не всё: обман, Эжени, необходим обман, когда ты вынашиваешь свой замысел. Нужно сблизиться как можно больше со своей жертвой, прежде чем уничтожить её: делай вид, что ты ей сочувствуешь, утешай её, обхаживай, раздели её заботы, поклянись, что обожаешь её более того, убеди её в этом - в подобном случае любая ложь хороша. Нерон ласкал Агриппину на палубе того самого парусника, вместе с которым она должна была быть потоплена. Следуйте его примеру, используйте всякого рода мошенничество, клевету, которые способен изобрести ваш ум. Ложь всегда необходима женщинам, а когда они решают идти на обман, вероломство приобретает для них первостепенную важность.

ЭЖЕНИ. - Эти советы будут усвоены и, несомненно, использованы на практике.

Но углубимся, прошу вас, в нашу беседу о лжи, которую вы рекомендуете применять женщинам: вы действительно считаете, что она абсолютно необходима в нашем мире?

ДОЛЬМАНСЕ. - Я не знаю ничего более важного: одна бесспорная истина докажет её незаменимость: все лгут. Позвольте вас спросить, в свете сказанного:

может ли человек искренний не потерпеть крах в обществе лжецов! Если правда, как некоторые заявляют, что добродетель полезна в обществе, то каким образом тот, у кого нет ни воли, ни власти, ни иных даров судьбы - а таких большинство - как же по-вашему, я спрашиваю, подобное существо может обойтись без притворства и обмана, чтобы заполучить для себя те крохи счастья, которые отнимают у него соперники? А в сущности, это и есть добродетель или, скорее, это личина добродетели, которую становится необходимым напяливать человеку, живущему в обществе. Видимость - это всё, что требуется. Не достаточно ли нам демонстрировать лишь свою внешность, когда мы знаем, что все в мире ставят друг другу палки в колёса, насмехаются над ближним и отпихивают друг друга локтями? Кроме того, очевидно, что добродетель полезна только тому, кто ею сам обладает остальные извлекают из неё так мало выгод, что важным становится лишь то, что человек, живущий в обществе, выглядит добродетельным, но является ли он таковым в действительности или нет - уже дело десятое. А вот ложь - это почти всегда гарантия успеха. У лжеца всегда есть изначальное превосходство над тем, с кем он ведёт дело или переписывается: ослепляя его фальшивой видимостью, лжец добивается доверия к себе, и это самое главное: