Линда Миллер - Рыцари

- Мы пропустим утреннюю мессу, - заметила Глориана, решив придерживаться в разговоре с Кенбруком нейтральных тем, чтобы ненароком не задеть его.

- Что ж, - ответил он, вставая с постели, - очень жаль. - Пошатываясь, Кенбрук направился в другой конец комнаты ж корзинам с едой. Порывшись в их содержимом, он извлек наконец краюху хлеба и кусок сыра.

- Давай поразмыслим о судьбе злополучного Иосифа, которого предали и обобрали собственные братья, а потом кинули в темницу.

Глориана возвела очи горе. Она старалась держать себя в руках, но если Кенбрук станет сравнивать себя с персонажами священного писания, то она будет просто не в состоянии оставаться в рамках приличий.

Жуя хлеб и сыр, Кенбрук подошел к северному окну, которое выходило на озеро и из которого открывался прекрасный вид на замок Хэдлей.

- Будь ты проклят, Гарет! - прокричал он во все горло, и его голос эхом прокатился по долине. - Чтоб тебе сгореть в аду!

- Глупо заниматься бесполезными вещами, - язвительно сказала Глориана. Она тоже взяла себе еды и села к столу. - Никто не услышит тебя, никто не придет, чтобы спасти нас. Все знают, что в Кенбрук-Холле водятся привидения. Тебя примут за духа. - Глориана не удержалась, чтобы не вставить шпильку: - За злого духа.

Дэйн повернулся к ней, лицо его было мрачно. Никто бы не поверил, что вчерашний Дэйн и сегодняшний - один и тот же человек.

- Им придется вернуться, чтобы принести нам еды и питья, если только они не хотят, чтобы мы тут умерли от голода и жажды, - сказал он. - И тогда мы постараемся вырваться отсюда. Кровь Христова, когда Гарет попадется мне в руки, клянусь, он пожалеет, что не умер в младенчестве!

Глориана не отрывалась от еды, стараясь держать под контролем свои чувства.

- Как вы оптимистичны, сэр, - сказала она. - Даже такой сильный мужчина, каким вы себя представляете, не смог бы справиться с дюжиной лучших людей Гарета.

Кенбрук отодвинул стул, перевернул его и сел лицом к Глориане. В его голубых глазах плескались серебристые всполохи, а внешность только выигрывала от того, что золотистые волосы были в беспорядке.

- Мне кажется, прошлой ночью я нравился тебе больше, - сказал он. - Ты снова и снова выкрикивала мое имя, и, если солдаты Гарета стояли на посту в коридоре, они наверняка решили, что дело уже сделано.

- Прекрати сейчас же! - Этот приказ был произнесен почти с мольбой.

Дэйн откусил сыра, потом долго и тщательно жевал его.

- Это ведь тот самый стул, - продолжал он безжалостно, - возле которого ты стояла, задрав ногу, а я...

- Да! - вспыхнув, воскликнула Глориана. - Да, будь ты проклят, это тот самый стул! Зачем ты унижаешь меня?

Выражение лица Кенбрука смягчилось.

- Хороший вопрос, - сказал он. - Наверное, мне стоит вновь ублажить тебя, моя дорогая жена, чтобы вернуть твое расположение. По крайней мере, тогда ты н е сможешь поносить меня, пока не придешь в сознание.

Глориана опустила глаза, испытывая унижение оттого, что даже сейчас готова покориться ему.

- Я признаю, - сказала она тихо, - что никогда не знала таких наслаждений, которые ты дал мне. Но позволь мне напомнить, однако, что мое тело принадлежит только мне. Муж или не муж - ты не имеешь на него никаких прав.

Дэйн молчал. Наконец Глориана подняла на него глаза. Кончиком ножа он подцепил кусок хлеба и отправил его себе в рот. Этот жест заставил Глориану возбужденно заерзать на стуле.

- Я отступлю перед неизбежным, - сказал он. - Я буду любить тебя, Глориана. Расчет Гарета оказался верным: долго так продолжаться не может. Еще пара таких ночей, как вчера, и я сломаюсь.

- Ты собираешься силой взять меня?

Дэйн отрезал еще хлеба и съел его. Он немного помолчал, чтобы подразнить ее.

- Мне не придется принуждать тебя, Глориана, - снисходительно сказал он. - Ты очень темпераментная штучка. Я могу пробудить в тебе желание даже не прикоснувшись.

Глориана понимала, что он прав, но его самоуверенность вывела ее из себя.

- Не так уж вы неотразимы, сэр, как думаете.

Кенбрук улыбнулся.

- Вчера ночью я только начал знакомить тебя с чувственными удовольствиями, - сказал он. В его голосе слышалась томность и чувственность, а слова подействовали на Глориану, как заклятье.

Она попыталась взять себя в руки, но чувствовала, что под его взглядом вновь теряет контроль над собой. Она выпрямилась на стуле и смотрела сквозь Кенбрука, будто он был прозрачным, как стекло. Она приказывала себе не видеть, не слышать, не чувствовать.

Своим низким хриплым голосом, он стал говорить о наслаждениях плоти. Он будет возбуждать, дразнить ее, доведет до чувственного экстаза и, отказав в удовлетворении желания, начнет все сначала. Дэйн знал, что она будет шептать ему в забытьи страсти и какие слова сорвутся с его уст. Он рассказывал о том, как станет ласкать ее разгоряченное тело.