Линда Миллер - Флибустьер

Симона отказалась отвечать и лишь бросала огненные взгляды на своего невольного тюремщика, пережевывая пищу.

Фиби не выдержала:

- Ну да, да, Дункан знает, что ты здесь! Он спросил меня кого я прячу в трюме, и я ответила, что не скажу, потому что обещала молчать. - Симона бросала на нее еще более яростные взгляды, и белки ее глаз блестели в сумраке. - Я не могла лгать ему! - крикнула Фиби. - Я люблю этого человека, а ложь и любовь несовместимы.

Симона молчала так долго, что Фиби уже собралась уходить, когда та заговорила.

- Я не могу показаться ему на глаза, - сказала она. - И команде тоже.

- Ну и не показывайся, - ответила Фиби. - Завтра вечером Дункан отправит тебя на берег в ялике. Он сказал, что кто-нибудь доставит тебя в Куинстаун в целости и сохранности.

Глаза Симоны заблестели от слез, но у Фиби хватило ума не выказывать жалости. Перед ней была женщина не менее гордая, чем сама Фиби, а она понимала, что значит страдать от тех ран, от которых страдала Симона, и крепко держаться за свое достоинство, когда кажется, что больше ничего у тебя не осталось.

Фиби направилась, было к двери, но остановилась перед ней, не оглядываясь на женщину, которая могла бы при иных обстоятельствах стать ее подругой. Вопрос, ответ на который ей необходимо было знать, наконец, всплыл на поверхность.

- Ты выдашь англичанам Дункана и всех нас, когда окажешься в Куинстауне?

Должно быть, Дункан подумал о такой возможности, но не стал утруждать себя разговорами о ней. Симона, из ревности или по какой-нибудь менее понятной причине, могла привести врагов на Райский остров.

- Вы кое-что забыли, мистрисс Рурк, - сказала Симона с горькой печалью и усталостью, но беззлобно. - Я люблю вашего супруга не меньше, чем вы, а может быть, больше, потому что знаю его дольше. Я видела шрамы на спине Дункана и слышала, как он кричал по ночам, когда во сне вспоминал позорный столб и свою боль. Я не пережила бы, если бы это случилось снова по моей вине, тем более что на этот раз есть разница. В тот раз красномундирники просто высекли его. Теперь они его повесят.

Фиби почувствовала спазмы в желудке, к ее горлу поднялась едкая желчь. Она не могла вымолвить ни слова.

Симона безжалостно продолжала:

- Так что, мистрисс, помните, что я сказала, и будьте осторожны. Иначе как бы вам не пришлось увидеть, как ваш муж расплатится за ваши слова или дела.

Фиби закрыла дверь в трюм и бросилась в капитанскую каюту. Она, конечно, с самого начала знала о связи Дункана с Симоной. Но Симона все равно сильно задела ее, упомянув про шрамы на спине Дункана и кошмары, которые преследовали его полжизни и, возможно, мучают до сих пор. Она не испытывала настоящей ревности, но была глубоко уязвлена тем, что Симона, а возможно и многие другие женщины, была так близка к нему. Она понимала, что это неразумно, но все равно не могла справиться со своими чувствами. И еще большей ношей было опасение, что она сама с легкостью может стать причиной его провала, страданий и смерти.

Фиби оставалась в каюте, пока не появился Дункан, желая узнать, почему она пропустила ужин. Она была удивлена и даже немного польщена тем, что он заметил ее отсутствие, если вспомнить, сколько у него было дел на палубе. Она сказала ему, что у нее разболелась голова это было абсолютной правдой, хотя она сильно преувеличивала степень своих страданий, и, прежде чем уйти, он намочил тряпку в теплой воде и положил ей на лоб. К ее мучениям прибавилось чувство вины.

Вскоре Дункан вернулся с миской похлебки и хлебом и, сняв ботфорты, присел на край койки. Фиби сперва посмотрела на еду, потом на него, но не съела ни кусочка.

- Судя по всему, - произнес Дункан, - разговор с Симоной прошел неважно.

Фиби хотелось плакать и, одновременно, чтобы ее стошнило. Не решившись ни на то, ни на другое, она продолжала сидеть, держа миску с похлебкой и чувствуя себя совершенно несчастной.

- Очень больно... - пробормотала она.

- Что больно? - нежно спросил Дункан, повернувшись и глядя ей в лицо.

- Знать, что кто-то другой прикасался к тебе, спал с тобой, чувствовал то же, что чувствовала я, когда ты любил меня.

- А... - протянул Дункан. - Да.

- Это неразумно, - заявила Фиби, - и мне очень жаль.

Он улыбнулся, взял ложку и поднес к ее рту, так что ей пришлось попробовать похлебку.

- Да, неразумно, - согласился он. - Но очень по-человечески. Ты можешь себе вообразить, Фиби, что я никогда не думал о человеке, женой которого ты была до меня, и не пытался представить, удавалось ли ему заставить тебя кричать и смеяться от наслаждения, не служила ли ты для него, как для меня, источником бесконечных неприятностей?