Вера Копейко - Прощай, пасьянс

Сердце забилось так, как тогда, когда он впервые увидел золотые волосы Марии. Не те, которые она редко прятала под платок или шляпку, хотя он привозил ей из дальних стран разные платки и шляпки. Благо она хорошо разбирается в том, что надевают красавицы. И когда она писала ему на бумаге, что привезти из той же Голландии, то его даже в краску бросало. Там было не только про платки… Как это он спросит в лавке, думал он? Но когда переступал порог, приказчик мигом понимал, что именно заказала красавица жена такого молодца.

Он сейчас думал о совсем ином золоте волос, которое пряталось до поры до времени в кружевных панталончиках, которые он привозил ей из-за моря…

Какая жалость, не увидит он жену с большим животом, когда в нем среди вод, как в море, будет расти его дитя. А жена его станет похожа на море, в котором идет невидимая миру жизнь.

Сердце Федора сжалось. Но все можно пережить ради той встречи, которая ждет его и которая не мечта, не сон, виденный сто раз, а правда — Мария на берегу с младенцем на руках. То будет великое счастье.

— Федор Степаныч! — Налетевший ветерок пытался подхватить голос и отнести его в сторону.

Федор уловил оклик, с сожалением выныривая из своих фантазий. Но все же успел зацепиться за мысль — так с кем же она встретит его? С сыном, конечно, с сыном. Впрочем, с дочерью тоже неплохо. «Нет, с ней — в следующий раз, Господи, ладно, а?» — неожиданно для себя попросил он. И сам удивился — он смеет просить, вместо того чтобы исступленно благодарить за то, что ему вообще отпущена такая радость! Человек сам порой не знает, чего просит, говорил отец. А тот хорошо знал, что говорил, если он со своим отцом сумел из глухого вятского починка добраться до Лальска, откуда дорога — хоть по морю, хоть по суше — все равно приведет к удаче.

— Федор Степаныч! — снова позвал его голос, да так громко, что Федор прикрыл ухо рукой.

— Чего орешь, режут, что ли? — с досадой бросил он в ответ, но каблуки черных сапог уже громко стучали по палубе. — Чего стряслось, Прыткий?

— Да узнать хотел, сала-то какого нарезать — со шкуркой иль без нее?

Федор едва не выругался — из-за такой малости Алешка выдернул его из сладких грез. А потом осадил себя — вот спасибо парню, иначе эти грезы бог знает куда бы завели. Фантазии — тенета дьявольские. Поверишь в них, а потом как? А если все не так будет, как нагрезил?

— Со шкуркой или без нее, спрашиваешь? — Федор пощипал верхнюю губу — детская привычка оказалась неодолимой. Как мать ни стращала, что от этого заячья губа вырастет — не верил. Не выросла. А если бы поверил? Выросла бы? Да нет, перестал бы щипать, усмехнулся он про себя, мысленно проведя с собой беседу, в которой все вопросы и все ответы давно известны. — Со шкуркой, я думаю.

— Вот и я люблю со шкуркой! — Веснушчатое лицо Алешки Прыткого расплылось от улыбки. Ему было приятно, что вкусы хозяина совпадают с его вкусами. Может, и он когда-то станет собственником такого судна, подумал Алешка с замиранием сердца и понесся вниз, туда, где накрывали стол для обеда.

— Пошустри среди провизии, — бросил ему вдогонку Федор. — Там есть маленький бочонок, отведаем, каковы рыжики. Они того же засола, что и в большой кадке. Той, которая для американцев припасена.

— Всенепременно, Федор Степаныч! — Послышался еще более резвый топот, а Федор, постояв минуту-другую, всматриваясь в пустынную даль, тоже повернул к лестнице, которая вела в нижнюю часть судна.

Итак, многотрудный переход по морям и океанам, обещающий миллионы, продолжался. Сердце взволнованно дернулось, Федор приложил правую руку к груди, словно желая удержать его там, где ему положено находиться. Но какова награда всему? Счастье всей его жизни. Вот она какова.

Он непременно напишет Марии письмо. Они пройдут пролив Зунд и причалят на день в порту, чтобы загрузиться водой и едой, оттуда он отправит ей слова любви и уверения в полном их счастье в этом мире.

Севастьяна не могла ничего с собой поделать. Мысли о том, что у Финогеновых что-то происходит, не давали покоя ни днем, ни ночью.

Вот и сегодня она задула свечи и легла на свою широкую постель, как всегда утонула в нежнейшей перине, но сна ни в одном глазу.

На этой перине с ней бывало такое — когда ночь напролет нет сна. Но то было прежде, когда жив был Степан, и бессонными были ночи по другой причине, как были они и жаркими… Но сейчас ее бросало в жар, стоило ей подумать — а если правда Мария беременна? И тут же перед глазами возникал Павел.