Вера Копейко - Прощай, пасьянс

Федор помнит, как он писал свое первое письмо Марии. Он сидел над листом бумаги с пером, размышляя, писать ему по-русски или по-французски. Как укорял себя за то, что слабоват во французской грамматике. Он все же написал ей первое письмо по-русски. Хотя и здесь у него были трудности — плоховато с точками и запятыми. Но потом он разрешил себе не мучиться и стал действовать как всадник на незнакомой дороге: то быстро гнал — ни точки, ни запятой, то придерживал коня — насаждая закорючки где надо и где не надо. Он был уверен, что сердце Марии прочтет все, что он хотел ей сказать.

Федор хорошо помнит и тот день, когда с газетами и журналами ему принесли письмо, написанное каллиграфическим почерком.

Первым порывом было поцеловать его. Он не противился своему порыву. Он приложился к каждой букве, вдыхая до головокружения аромат духов, тех самых, которыми пахло от нее в Париже. А потом Федор бессчетное число раз прочел письмо и положил в карман, поближе к сердцу.

Письма становились нежнее, наконец наступил день, когда Федор отважился написать о своих чувствах и надеждах Марии Добросельской, которую полюбил всем сердцем.

А потом полетел он в Москву на перекладных. Кони несли его так быстро, как только могли. По сотне верст в день, не меньше, приближая его к желанной женщине. Две с лишним недели пролетели мимо, и вот он уже на заставе, где полагалось каждому, кто въезжает в Москву или выезжал из нее, зарегистрироваться, уплатить пошлину, подорожный налог. Ему казалось, что служивые копаются дольше, чем он долетел от Лальска до этого места. Он было уже собрался в нетерпении «позолотить ручку», но все закончилось без того. Федор велел кучеру править по выученному и сто раз повторенному за длинный путь адресу. На Остоженку, дом с флигелем и белыми наличниками…

Федор хорошо помнит в кабинете Марииного батюшки только одно — он весь уставлен фолиантами. Федор скользил по ним глазами, но они были для него не более говорящими, чем огородный частокол. Пока он не наткнулся взглядом на одну книгу с деревянным корешком, обтянутым алым бархатом, и с золотыми застежками.

Он ее узнал. Потому что такая книга была у матушки. Евангелие. Весила она не меньше полупуда. Эта книга, был уверен он, и помогла ему обрести Марию.

С тех пор как он увидел сестер в соборе Парижской Богоматери, он молился каждый день. Жарко и страстно приникал он к Евангелию, никогда прежде с ним такого не случалось. Или просить было не о чем, или сам справлялся. Но теперь он читал страницу за страницей, он молил своего ангела о помощи. Чтобы полюбила его Мария точно так же, как он ее.

Может ли отказать ангел, если девушка носит такое имя — Мария? Не отвернулся от Федора Финогенова его ангел. Он славно потрудился.

Почему Федор не испугался своего купеческого звания? Почему просил руки Марии Добросельской так, будто не происходила она из известной московской семьи?

Да он про это и думать не думал, этот северный вятский молодец. Он хотел одного: получить ее, увезти к себе в огромный дом, выстроенный из лиственницы на века, и жить с ней там.

— …Прошу вас, проходите в гостиную. — Тоненькой ручкой, унизанной кольцами с изумрудами под цвет глаз, она указала Федору на кресло, обтянутое белой парусиной. Он удивился — не парчой или бархатом, а настоящей парусиной. Из той, которую кроят на паруса. Мария перехватила взгляд гостя и улыбнулась: — Это кресло нашего отца. Ему жарко на бархате. Он говорит, что, когда сидит на парусине, свежие мысли приходят скорее, они летят как на парусах. Причем самые свежие.

— Мой секрет, никому его не выдавайте. — Профессор Добросельский приложил палец к губам и хитро посмотрел на гостя.

Федор кивнул, не задумываясь, как кивнул бы сейчас в ответ на любые слова. Ничего, кроме нежного голоса Маши, кроме ее облика, ее запаха, не видел и не слышал, не чувствовал он.

Дверь открылась, вошла ее сестра, одетая точно так же, как Мария. И хотя на пальцах ее сверкали такие же кольца, и рука, которую она протянула гостю, была такая же, даже длина ногтей была в точности как у Марии и даже пятнышки на них, по которым гадают в детстве — счастье-несчастье-деньги-дорога-любовь, — совпадали, Федор знал, что это Лиза.

А когда он присмотрелся к мизинцу, на ногте которого белело пятнышко, ему стало вдвойне приятно — оно означало любовь. А на безымянном что? Господи — дорога. Как Марии…

— Здравствуйте, Федор, — голосом Марии сказала Лиза.

Он поклонился.