Елена Катасонова - Переступая грань

- И что тогда? - стиснув зубы, спросил Женя.

- Ничего, - спокойно ответила Надя. - Безработица сейчас большая.

- Вот как? - встал между ней и дверью Женя. - Что ж, давай, высказывайся начистоту!

Поступок Тани, недостойный ее, собственная трусость, сосущая пустота после вырвавшихся у него слов, физическое ощущение огромной, невосполнимой потери - все вызвало такую бурю в душе, что он уже ничего не боялся.

- А чего тут высказываться? - тут же отступила Надя. - Молодежь у нас резкая.

- Она везде резкая, - устало отозвался Женя и отступил в сторону, выпуская Надю.

Денис мыл посуду, когда отец вошел в кухню.

- Папа, - не поворачиваясь, сказал Денис, а сам все тер и тер зеленой губкой тарелку, - попроси эту женщину больше сюда не звонить. У тебя ведь есть телефон на службе.

- Она больше не позвонит, - сказал Женя и прислонился к стене, потому что ослабли ноги. - Не позвонит, - с болью повторил он, - никуда...

- Вот и хорошо, - закрыл тему Денис и поставил наконец тарелку на полку. - А то может услышать мама.

"Мог бы не добавлять, - подумал Женя, глядя на широкие плечи сына, его упругий затылок, длинные ноги, на которых Денис крепко, уверенно шагал по земле. - Мог бы и пощадить: видишь же, что подыхаю..."

Но молодежь, бескомпромиссная и беспощадная, разве старшее поколение понимает? Может быть, когда-нибудь Денис вспомнит свои слова - когда станет отцом, дедом - и ужаснется собственной жестокости, но сейчас он гордился собой, потому что отстаивал честь матери и отрывал отца от какой-то мерзавки. Денис не употреблял мата, а то бы, конечно, выбрал для Тани термин похлеще.

Таня все стояла с трубкой в руке и слушала длинные безжалостные гудки. Потом осторожно ее положила и опустилась на диван. "Что я наделала... Ведь никогда не звонила! Но разве из-за этого можно бросить? Мы же любим друг друга!" Она сидела на диване и ждала в каком-то странном оцепенении. Вот сейчас он опомнится и позвонит. Даже если не ушел его сын, - позвонит. Пусть скажет хоть что-нибудь! Не называя по имени, без местоимений, на вы!

- Сергей Петрович? У меня к вам дело. В какое время удобнее всего позвонить завтра?

Она придумала эту фразу и повторяла ее, не замечая течения времени. "Господи, ну что я такого сделала? - спрашивала она своего родного, единственного. - Ты же говорил мне, что убрал аппарат из спальни, чтобы не тревожить Леру, значит, она никогда не снимает трубку. Миленький мой, родной, дорогой, позвони!" Стало вдруг очень холодно. Таня поднялась с дивана и подошла к окну. Темно и тихо было на улице. Уже не бились о стекла снежинки, улегся ветер; умиротворилась природа. Таня накинула на плечи платок и постояла немного, тоскливо глядя в глухую ночь. Сколько же теперь времени? Она взглянула на часы. Неужели уже два часа? Неужели так долго просидела она на диване? А он так и не позвонил. Завтра ей к восьми тридцати, нужно хоть немного поспать. Где-то у нее есть пилюли - сегодня корвалол не поможет.

Усилием воли стряхнула Таня ледяное оцепенение, заставила себя принять душ, оставив в безумной надежде открытой дверь - а вдруг позвонит? - выпила розовую таблетку, обладающую мощной, убойной силой, поставила на семь будильник и заснула мгновенно. Мертвым был сон, тяжелым, медленным пробуждение - таблетку надлежало "выспать", - и еще - оно было страшным. "У меня больше нет Жени..." Казалось, эта мысль не покидала ее и во сне, потому что с ней Таня проснулась. Звенел и звенел будильник, и под этот неумолчный звон повторялись немыслимые, невозможные просто слова: "У меня больше нет Жени".

На улице было снежно и солнечно. И солнце, яркое, теплое, уже весеннее, сноровисто и весело превращало снег в мелкие ручейки; они торопливо бежали к водостокам, люди перешагивали через них, поругивая городские власти за обычную их медлительность и нерасторопность, но поругивая беззлобно, добродушно, потому что все понимали, что пережили вчера последний в этом году снегопад и весна наконец-то вступила в город.

- Ишь, расчирикались, - улыбнулся прохожий.

Воробьи и вправду чирикали и веселились вовсю. Из всех оставшихся на зиму птах воробьи первыми чувствуют весну, смело и безрассудно бросаясь в холодные лужицы, чтобы побарахтаться, повздорить, подраться и снова взлететь на ветки - погреться на солнышке.

А Тане было еще больнее под ласковым солнцем и синим небом: все рады, все счастливы, только она одна. Таня словно забыла, что есть мать и дочь, ее больные, друзья, научная работа в клинике... Никого и ничего не было у нее в это утро, в этот день, в этот вечер, потому что ее бросил Женя. Она повторяла себе это снова и снова, не щадя, унижая себя, а сама как одержимая ждала звонка. В кабинете, где принимала больных, телефон был только внутренний, но она попросила, если что, позвать ее непременно в регистратуру.