Лидия Лукьяненко: Ключевой момент

— Пьяниц вообще нельзя уважать, чем бы они ни занимались, — заявила она.

Я тогда не сообразила, что, говоря об этом, подруга подразумевает нечто большее, чем пьянки соседских мужчин. Ведь и наш отец, и все соседи частенько выпивали. Непьющие мужчины были наперечет. Но если наш отец всегда знал меру и был тихим во хмелю, то Митькин пил запойно и частенько бузил. Митька воспринял слова Изольды исключительно на свой счет.

— Ну не у всех же отцы космонавты! — с вызовом воскликнул он. — У некоторых пьяницы. Только наши пьяницы с нами живут, детей своих воспитывают. А космонавты все в космос летают, а где их дети, поди, и не знают.

Изольда вспыхнула. А я просто ошалела. С Изольдой никто и никогда не смел так разговаривать. Я ждала, что подруга, гордо вскинув подбородок, немедленно уйдет, но она не уходила.

— Я не хотела тебя обидеть, — спокойно произнесла Изольда, глядя на Митьку. — Я лишь хотела сказать, что пьющие люди не только себе портят жизнь, но и жизнь своим близким.

Я восхищалась ею! Вспомнилось, что после того как я изорвала ее платье гвоздем, она подарила мне колготки. Ее великодушие казалось непостижимым! Что бы ни говорили о ней, Изольда умела быть благородной! И это меня невероятно подкупало.

Но Митька не принял ее примирительных слов.

— Я понял, что ты хотела сказать, — жестко бросил он ей. — Что ж ты, такая важная, решила гулять с сыном алкаша? Других желающих не нашлось?

После этого Изольда не просто перестала дружить с Митькой — она вообще не замечала его. Рикошетом это ударило и по мне. Митька стал сторониться и меня тоже. Вскоре мой брат окончил школу и уехал к нашему дяде в Ленинград, где поступил в техникум. Митька перестал приходить к нам, и долгое время мы с ним даже не разговаривали. Я изредка видела его во дворе, но он никогда не смотрел в мою сторону.

Воспоминания об Изольде для меня определяются тремя этапами, как трилогия Толстого: «Детство», «Отрочество» и «Юность». Про детство и отрочество я уже рассказала. Потом была юность…

Мы учились в десятом классе. Мне исполнилось семнадцать, Изольде — восемнадцать. Она была почти на год старше меня. Просто я пошла в школу в шесть лет, а она — почти в восемь. Снова была весна. Снова стоял апрель, и воздух был наполнен сладким ароматом цветущих фруктовых деревьев — запахом любви. Все, как и прежде, влюблялись, правда, не так глупо, как в тринадцать, но так же бурно и страстно. Я до сих пор думала о Митьке, который служил теперь на Дальнем Востоке моряком. Он писал моему брату в Ленинград, и я немного знала о его службе. Женька наш окончил техникум, остался работать в Ленинграде. Ему дали комнату в общежитии. У него началась своя, взрослая жизнь.

Я отлично училась. Моя детская несуразность в отрочестве сыграла мне на руку. Не имея возможности гулять с мальчиками по вечерам, я усердно занималась, много читала и вскоре стала круглой отличницей. К десятому классу моя угловатость и худоба исчезли. Больше половины моих одноклассников переросли меня. Я теперь не была самой высокой даже среди девочек, а если брать во внимание учащихся выпускных классов, то я стала ниже самого невысокого мальчишки. Теперь вряд ли меня можно было обозвать «шпалой» или «жердью», но детские комплексы держатся крепко. Я дичилась ребят. Робела, когда меня приглашали на танцах, и до сих пор ни с кем еще по-настоящему не встречалась.

Изольда тоже повзрослела. Она стала высокой, пышногрудой, но оставалась такой же красивой. Ее красота была уже завершенной, в то время как я напоминала только-только распустившийся бутон. Еще вчера на меня никто не обращал внимания, а тут вдруг я стала ловить на себе мужские взгляды, провожающие меня, когда я шла по улице. Сначала я испугалась, потом приятно удивилась, но смущалась при этом ничуть не меньше. Себе я казалась еще подростком. И правда, во мне мало что изменилось. У меня был тот же рост, те же волосы и те же глаза. Да и внутри я осталась прежней. И все-таки я изменилась, я это чувствовала. Наверное, что-то подобное испытывал гадкий утенок, внезапно превратившийся в прекрасного лебедя.

С Изольдой мы дружили. Ее папа-космонавт так и не появился в нашем городе. Когда Изольде исполнилось шестнадцать, они с матерью надели на головы черные траурные повязки: их папа умер. Свидетельство о его смерти видела тетя Клава, когда мама Изольды оформляла на работе пенсию дочке в связи с потерей кормильца. Правда, в свидетельстве не было указано, что он космонавт и что погиб, выполняя важное правительственное задание, а просто написано: умер такой-то гражданин, причина — сердечный приступ. Самая банальная причина, а еще — фамилия, как у Изольды, Завьялов. Ничего примечательного. Да и космонавта с такой фамилией никто из нас не знал. Изольда несла себя по-прежнему гордо и неприступно, и никто не осмеливался расспрашивать ее об отце. Училась она плохо. Ей ставили иногда четверки, но она совершенно не старалась. Я знала, что подруга решила стать актрисой, а зачем артистке физика и математика? Поэтому она учила только литературу, английский и историю, поскольку эти предметы нужно было сдавать при поступлении. Точные науки, в отличие от меня, Изольда не понимала и не любила. Последний год учебы стал и последним для нашей дружбы.