Лидия Лукьяненко: Ключевой момент

— Не обращай внимания, они и перестанут.

Я не обращала, но они не переставали. Не знаю, была ли у нас другая девочка, которая вытерпела столько насмешек, как я.

Дружбой с Изольдой я очень гордилась. Только у меня было право занимать ей место в первом ряду или делиться с ней бутербродами. Время от времени она одаривала меня какой-нибудь вещицей, будь то поношенная лента или чуть порванный бант. Изольда не могла носить подпорченную вещь, но выбрасывать ее было жалко. И она отдавала ее мне. Я горячо благодарила, хотя никогда ею не пользовалась. Но это был ее подарок, признак ее расположения ко мне. Ведь она дружила со мной, девочкой не примечательной ни внешностью, ни фигурой, ни нарядами. Одно только было у меня лучше — я хорошо училась. Мало сказать хорошо — почти отлично. Изольда тоже училась неплохо. Но ей часто ставили оценки не за знания, а за ее внешность и принадлежность к обеспеченной семье. За то, что другие получали тройки, ей ставили четверки, а если Изольда знала чуть получше, то и пятерки. И никто из наших ребят не возмущался по этому поводу. Ведь она была особенной!

О своей любви я ничего не говорила Изольде. У меня не было потребности делать это достоянием гласности. А Изольда была из тех девчонок, которые с легкостью доверяют чужие тайны всему свету. Тогда мы учились в шестом классе, и у нас началась повальная эпидемия дружбы с мальчиками. Каждый день в школе разыгрывались драмы. Составлялись новые пары и разрушались прежние. Все, кто не дружил, были белыми воронами. Я не дружила. Кто станет дружить с девчонкой выше себя на голову? Для меня среди учащихся шестых, даже седьмых классов не нашлось бы подходящего по росту мальчика. А восьмиклассников шестиклассницы не интересовали, у них были свои красавицы. Изольда, конечно, была вне всякой конкуренции, поэтому с ней хотели дружить все, но предложить это ей решались единицы. И она всех пока отвергала. Наши мальчишки совершенно не привлекали ее. Старшеклассники — другое дело. Достойного кандидата она стала присматривать среди них. Школа гудела от слухов о многочисленных романах. На уроках туда-сюда носились любовные записки. Почти каждый день в женском туалете кто-нибудь из девчонок плакал или устраивал истерику прямо в классе. Влюбляться, страдать, да так, чтобы все видели, считалось хорошим тоном. Дни рождения теперь отмечались бурно. Приглашалось ровное количество девочек и мальчиков. Медленные танцы на школьных дискотеках стали самыми популярными. Даже некрасивые девчонки были востребованы. Веснушчатость или угреватость уже не были преградой. Все хотели встречаться, влюбляться, ревновать и делиться с подружками подробностями своих свиданий.

Мне нечем было делиться, и я покорно несла свою меланхолию в море всеобщей влюбленности. В моей любимой литературе настоящие герои часто были непонятыми, отвергнутыми и одинокими. Это утешало меня. А сказка о гадком утенке вселяла надежду. Может быть, со временем я стану хоть чуточку привлекательнее, думала я. Мне, конечно, и в голову не приходило, что можно сравниться по красоте с моей подругой. Изольда всегда оставалась для меня высшим мерилом. Она же тем временем наметила себе кандидата в поклонники. И ее выбор пал на Митьку. Меня это не удивило. В моем представлении не было мальчишки лучше его. Ему не только уже исполнилось четырнадцать, но он и по росту был чуточку выше меня, тогда как мой брат только недавно сравнялся со мной в росте, а ведь ему было почти шестнадцать. Женьке тоже, как и всем, нравилась Изольда, но он не мог ее интересовать: мой брат ничем не выделялся среди сверстников. Другое дело Митька! Он был высоким, широкоплечим и очень спортивным мальчиком. Он демонстрировал такие номера на турнике, что все наши мальчишки ревели от восторга. Вдобавок он был, по моему мнению, очень красивый. Иссиня-черные волосы и зеленые-зеленые глаза. Он всегда ходил, небрежно расстегнув рубаху на три-четыре пуговицы, словно приглашая всех полюбоваться на его смуглую мускулистую грудь и квадратики на животе.

Итак, выбор моей подруги пал на Митьку. Оставалось лишь сообщить ему о ее благосклонном решении. И сделать это предстояло мне. Изольда не могла унизиться до разговора с ним. А писать записки она не решалась. Я думаю, где-то в глубине души она все же боялась быть отвергнутой. А ведь записка — это уже улика! Откажись Митька, и она может стать всеобщим посмешищем из-за собственноручно написанного послания. Поэтому Изольда решила, что будет лучше, если с Митькой поговорю я. Если что-то пойдет не так, рассудила она, всегда можно сказать, что все это выдумала ее подружка, а она тут ни при чем. Уронить корону со своей головы Изольда боялась больше всего.