Анри Труайя: Дочь писателя

С тех самых пор, как Арман загорелся желанием поскорее увидеть «истинное лицо» своего сочинения, он совершенно потерял покой. На следующее утро, в девять часов, он направился на улицу Корнель в издательство «Дю Пертюи», поднялся в кабинет, отведенный для неизбежной церемонии бесконечных автографов, и замер в благоговении перед экземплярами своего романа, которые стопками высились на тележках. Целых три часа он подписывал «Смерть месье Прометея» журналистам, собратьям по перу, друзьям, знаменитостям, незнакомым людям, чьи имена значились в списке бесплатной раздачи. Многие ли из них прочтут его книгу? И сколько их выбросит ее, не открывая? Он не хотел и думать об этом, чтобы у него не закружилась голова. Всякий раз, когда он проходил мимо лавочек букинистов по берегам Сены, ему казалось, что он шагает среди могил. Эти коробки, набитые старыми книгами, представлялись ему кладбищем всех иллюзий мира. И все же, вопреки мрачным мыслям, он решил до конца выполнить обязанности писаря. Он продолжил раздачу автографов в половине третьего дня и без передышки трудился до самого закрытия издательства.

Вечером он вернулся домой с тяжелой головой и одеревенелыми пальцами, как будто часами пожимал руки всем тем, кому раздаривал автографы. Тревога от предстоящей борьбы, навязчивая идея провала уже начинали подтачивать его изнутри. Пока «Смерть месье Прометея» существовала только в рукописи, человеку по имени Арман Буазье нечего было бояться. Теперь, когда ее напечатали, разослали, когда она поступила в продажу, книга перестала защищать своего автора. Наоборот, она становилась оружием против него: кто угодно мог купить этот смертоносный снаряд по умеренной цене! В то время как роман одевался в элегантную обложку, романист лишался последнего покрова. Оставив уединение, ослепленный резким светом прожекторов, он выходил, обнаженный и уязвимый, на суд своих современников. Они купили право на аплодисменты или пинки. Что за удовольствие было ему заниматься ремеслом, которое делало его рабом моды? Как обычно, он воспользовался приходом Санди, чтобы поведать ей о муках, одолевавших его после выхода каждой новой книги. И как обычно, она упрекала его за страсть расцарапывать все болячки на своей тонкой писательской коже, чтобы потом лучше ощущать целительный бальзам успеха.

С этого дня он с тревогой просматривал литературные хроники различных газет. Откуда придут первые реверансы или первые пощечины? Слева, справа или из центра? Но недели шли одна за другой, и ни социалисты, ни консерваторы, ни либералы, ни «фашиствующие» экстремисты, ни «беспартийные» о нем не писали. В какой-то момент он даже подумал, что экземпляры его романа затерялись по вине почты или были намеренно уничтожены недоброжелателем. Жозиана Мишо разуверила его: все книги были отправлены в срок и дошли до адресатов. Но журналисты получают одновременно так много книг. У них просто нет времени все прочесть, и в этом море они наудачу выуживают какую-нибудь новинку. Слишком много литературы выходит в свет. Нужно набраться терпения. К тому же, если верить торговому отделу, на рынке сейчас наблюдается спад активности, и в следующем месяце следует ожидать некоторой «встряски». Как обычно, только Санди смогла вернуть отцу чувство реальности.

— Нельзя всерьез рассчитывать на то, что у журналистов может вызвать интерес твой пятьдесят девятый роман! — сказала она Арману. — Эти люди, как и все, ждут открытия, ждут нового лица, нового таланта, оригинального и сенсационного! В твоем возрасте ты более или менее вне игры. Довольствуйся уважением за прошлые заслуги и старайся удержаться на плаву — этого уже более чем достаточно!

Все, что она теперь говорила, он и сам повторял себе сотню раз в тишине кабинета, но никак не мог с этим смириться. Стоило только дочери произнести эту очевидную истину, и Арман уже не сомневался в ней. Он прекрасно понимал, что теперь, на закате карьеры, единственное счастье для него в сочинении историй, а меркантильная сторона дела совершенно не должна его занимать. С высоты своих восьмидесяти шести лет он осуждал более молодых коллег, готовых на все ради похвалы в прессе и мечтавших оказаться на хорошем месте в заветном рейтинге продаж определенного журнала. Он даже гордился своим презрением ко всей этой суете у финишной черты и благодарил Бога за дарованное ему равнодушие к почестям, за то, что только мнение дочери и немногих друзей, известных своей беспристрастностью, имело значение в его глазах. После нескольких минут тревоги Арман уже с отстраненной безмятежностью смотрел на удивительное молчание, которым обходили «Смерть месье Прометея» все газеты и журналы. Теперь он даже не спрашивал издателя о новостях продаж и догадывался о том, что они неутешительны. Чтобы отвлечься и взбодриться, он видел только одно средство: найти оригинальный сюжет для нового романа и окунуться в него с головой. Но вот, однажды утром, открывая «Экспресс», он наткнулся на хвалебный отзыв о «Смерти месье Прометея». Его книгу называли не иначе как «бесподобный рассказ», «полуклассический, полуреволюционный», сочетающий «смелую изобретательность сюжета с академической элегантностью стиля». Счастливый, Арман взглянул на подпись: Жан-Виктор Дезормье. Это открытие столь же его обрадовало, сколь и рассердило. Чувствовать себя хоть в чем-либо обязанным этому новичку в литературе было ему неприятно. Некоторые похвалы имеют ценность только тогда, когда исходят из уст равного по таланту. Раздираемый противоречивыми чувствами, он позвонил Санди, чтобы ввести ее в курс дела. Она уже прочла статью и была ею «восхищена». Арман хотел было сказать, что не разделял ее восторга, — наоборот: у него кость встала в горле. Пусть она мала и не причиняет боли, но мешает дышать. Санди посоветовала отцу послать Дезормье письмо. Он согласился с неохотой. Пару недель назад Арман отказался поблагодарить этого человека за книгу, которую тот написал, а теперь должен сказать ему «спасибо» за то, что он говорил в «Экспрессе» о его собственной! Это уже слишком! И никто, даже Санди, не понимает всей нелепости такого положения!