Герман Воук - Марджори

Он пристально посмотрел на нее.

— Но, Мардж…

— Я знаю, что ты собираешься сказать. «Южный ветер» показывает… это не имеет значения. Публика вульгарна и глупа, получается, что ты потворствуешь ей. Ну, хорошо, это просто, в чем ты не прав. Если ты продолжишь потворствовать здесь, ты будешь это делать всю оставшуюся жизнь и закончишь литературным поденщиком. Сейчас наступило время, когда уже надо иметь принципы в работе. И… хорошо, это все, что я в действительности хотела тебе сказать. — Его лицо было по-прежнему в ожидании обращено к ней. Наступило недолгое молчание. — Это не было слишком больно? — спросила она мягко, чувствуя тяжесть тишины. — Но это правда, и я думаю, ты примешь ее в глубине души. У тебя есть талант, и тебе следует использовать его должным образом. — Она выпила еще. — О Господи, Уолли, посмотри на солнце. Оно делается плоским и похожим на тыкву.

— Мардж, я ценю, что ты сказала, и действительно сделаю это. — Он говорил тихим голосом и неожиданно стал рассудительным. — Ты, может быть, даже очень права.

— Приятно слышать от тебя, Уолли. Я рада, что все высказала тебе. Смех — это не все, что нужно, этого недостаточно. Тебе следует изучить работы Ноэля. Там есть такие вещи, как обаяние, вкус…

— О Боже мой. — Он встал и медленно произнес: — Давай сейчас запишем это на пластинку. Ты только что сказала, будто мне следует изучить произведения Ноэля. Правильно?

— Я действительно это сказала, и если ты…

— Хорошо. Спасибо. — Он допил свое вино. И вдруг бросил стакан под ближайшее дерево. Тот ударился о ствол и разлетелся вдребезги, а осколки, как небольшие оранжевые искры, падали со звоном на землю. — Марджори, ты сказала мне все это. А теперь сама выслушай меня. — Он гордо сделал шаг вперед и встал перед ней, сутуля плечи и покачиваясь. Уолли стоял на нижнем выступе скалы, и его глаза были на одном уровне с ее глазами. Он ткнул пальцем куда-то в сторону и сказал с подчеркнутой медлительностью: — За последние три недели ты поставила себя в такое великолепное, зависимое, осужденное Богом положение по отношению к Ноэлю, что у тебя не осталось друзей в «Южном ветре», кроме меня. Нет никого, я замечу тебе, никого среди служебного персонала, кто не считал бы тебя дурой, никого, кто не смеялся бы и не строил гримасы за твоей спиной. Ты не смогла бы ничем выпытать это из меня, Марджи, но когда ты имела наглость сказать мне, будто я должен изучить, что пишет Ноэль…

— Но, Уолли, как ты смел начать ругать меня просто потому, что я раскритиковала твои произведения? Ты попросил меня, вспомни, ты попросил меня…

— Послушай, моя работа — еще сырая писанина, я знаю это очень хорошо, но, во имя Бога, мне девятнадцать лет! Я еще учусь в колледже. А Ноэлю уже почти тридцать, Марджори… Ему — ТРИДЦАТЬ лет, ты что, не понимаешь этого? И как раз ясно не представляешь себе, что мои произведения лучше, чем его, лучше…

— Ты слишком пьян, мой мальчик…

— О Господи, как любовь может сделать девушку слепой? — Его полная нижняя губа задрожала. — Ты что, не можешь понять? Он достиг своего уровня несколько лет назад и никогда не поднимется выше, никогда не поднимется! Что он делает — он берет немного из этого, немного из того, мелодию, сольный номер для фортепиано, оркестровую аранжировку, женщину, шахматную партию. — Уолли покачивал плечами ритмично из стороны в сторону, делая насмешливые жесты. — Он ведет беседы на французском языке, а также беседы на испанском, заводит дискуссию о Фрейде или Спенглере, и вот он какой — Ноэль Эрман, начало или конец его творчества? Марджори, прими это от меня и никогда не забывай, что я сказал тебе сегодня, в первое воскресенье августа 1935 года: Ноэль Эрман — НИЧТО. Он не добьется ничего, нигде и никогда. К тому времени, когда мне будет тридцать лет, как Ноэлю, ты запомни, десять лет спустя я буду ЗНАМЕНИТЫМ, ты слышишь?

Он наклонился вперед и страстно погрозил ей кулаком. В этот момент он напомнил ей Марчбэнкса, которого она однажды видела в любительском представлении, — резкого, энергичного, ужасно вспыльчивого человека, который, страстно обращаясь к Кандиде, так сильно наклонялся над ней, что возникало подозрение: не прикреплены ли к полу его ботинки. Это воспоминание заставило Марджори улыбнуться.

— «Хорошо, Уолли. Ты — великий непризнанный гений. Это будет нашей маленькой тайной. Дай мне, пожалуйста, сигарету.

— Не надо делать мне комплиментов: я этого не стою. — Нервным движением он достал из кармана пачку сигарет с ментолом и, вынув одну, дал ей закурить. — Мой талант не играет никакой роли, ведь так? Он имел бы вес, будь я автором «Один раз в жизни» и «Их частная жизнь». Но я не Ноэль. Вот в этом-то все и дело! Ноэль — он. Поэтому он и Шоу, и Ковард, и Ричард Роджерс, и…