Жюль Ромэн - Парижский Эрос

Он поворачивает назад. Направляется снова к левому берегу. И тут лишь замечает, глядя на Севастопольский бульвар и на переулки, что он прошел в обществе этой девушки значительную часть пути, по которому бродил недавно вечером, — ту самую, быть может, которая показалась ему тогда особенно скорбной.

Вернувшись домой после собрания «Социального Контроля», Кинэт записал главное из того, что слышал, стараясь воспроизвести наиболее поразительные фразы. К политическим дискуссиям он не привык и не был знаком с доктринами. Многие намеки оставались для него мертвой буквой; или же он рисковал исказить пропорции вещей. Расспрашивать же Лоиса Эстрашара он не решился, боясь показаться ему новичком.

Набросок протокола давал, поэтому, довольно неправильное представление о заседании. Но показывать его он не собирался. Только в случае надобности эта запись должна была помогать его памяти. Он сунул ее в карман, когда отправился в четверг, 24 декабря, на свидание, которое назначил ему, по его просьбе, Марила.

— Не предпочитаете ли вы говорить непосредственно с Леклерком? — спросил Марила.

— Вы знаете, это теперь совсем не моя специальность. Впрочем, как хотите.

Он решил, что еще успеет решить, заслуживают ли сведения Кинэта того, чтобы их передать другому.

Переплетчик, по заранее составленному плану, начал с описания места, где встречались участники «Социального Контроля»: переулочек, сад, виллы, студни во втором этаже.

— Смотри-ка! Вот они где собираются? — сказала Марила. — Это уже интересно.

И он стал записывать.

— Не заметили вы, принимают ли они меры предосторожности, фильтруют ли приходящих?

— Я к этому еще перейду.

— Хорошо. — Кинэт довольно искусно описал атмосферу собрания.

— Вы знаете, как зовут субъекта, который председательствовал?

Кинэт усмехнулся и сделал легкий жест, как человек методический.

— Минуту терпения, уважаемый, если позволите.

Он сказал несколько слов о том, как одеты были люди, к каким социальным категориям они, по-видимому, принадлежали.

Затем представил резюме прений. Так как он об этом думал два дня, то невольные ошибки, обусловленные его незнакомством с политическими кругами, были затушёваны; но, желая придать важность своим данным, он сгущал краски в иных местах. Довольно безобидное собрание приобретало в его описании характер настоящего заговора против существующего строя, с определенными и близкими целями, — заговора, особенно грозного в связи с участием немца Михельса. В общем, тайные организации различных стран стремились сговориться относительно времени ближайшего революционного движения. Немецкий заговорщик, по-видимому, знал из надежного источника, что его правительство готовится вскоре объявить войну Франции. Французские же заговорщики были с ним согласны в том, что надо воспользоваться нашими первыми поражениями, относительно которых Германия не сомневается, и произвести у нас революцию. Для этой цели они намеревались воспользоваться связями в армии и даже в полиции; и установить новые связи.

При словах «в полиции» Марила скептически кашлянул. Кинэт остановил его:

— Погодите, погодите, многоуважаемый.

И вид у него был многозначительный.

Марила, впрочем, не скрывал интереса, с каким слушал этот доклад. Будучи, по-видимому, совершенно убежден в несокрушимом здоровье полиции, он явно относился гораздо подозрительнее к армии. Покуда ему говорили о чисто политических агитаторах, он охотно пожимал бы плечами. Но легче всего было встревожить его, дав ему заподозрить под прикрытием этой агитации происки, более или менее похожие на шпионаж, и за этими марионетками — руку врага. Во-первых, он был патриотом. Главное же — эта сторона вещей представлялась ему мало знакомой областью. Он был в этом отношении настоящим французом: ему трудно было совершенно серьезно смотреть на опасности, в изучении и устранении которых заключалась его профессия. Все, что касалось гражданской безопасности, было в его глазах столь мало таинственно, что ему казалось немного наивным принимать это близко к сердцу. Зато он был убежден, что не только безопасность армии важнее, — такой взгляд еще можно отстаивать, — но что с этой стороны пускаются в ход хитрости, маневры, дьявольская ловкость, не имеющие никакого аналога в поединке с врагами гражданского общежития. По этой части он был почти так же легковерен, как любой обыватель, читающий алармистские газетки. Он знал, конечно, что в контрразведке полиция сотрудничает с офицерами; но ему представлялось, будто на полицию возлагаются легкие поручения или же второстепенные исполнительные функции, тогда как главную борьбу вокруг секретов ведут офицеры-специалисты, в частности — сотрудники второго отделения. Если бы он работал во втором отделении, то ему, несомненно, было бы также трудно относиться совершенно серьезно к шпионским делам и к этой куче жалких субъектов, которые полгода интригуют, чтобы получить у какого-нибудь капрала чертежи вещевого склада.