Мила Бояджиева - Большой вальс

Антония осторожно дотронулась кончиком пальца до щеки, очертила рисунок губ, жестко, словно проверяя прочность, провела линию ото лба к подбородку. Ее лицо, теплое, живое... Кто же я, Господи, кто?

От телефонного звонка Антония вздрогнула и не успев сообразить, что забыла отключить аппарат, подняла трубку.

- Флоренция? Вилла Браунов? Мне необходимо поговорить с мадемуазель Антонией! - голос звучал так громко, что она отстранила трубку.

- Принц, это вы?

- Тони! Слава Аллаху! Я целый день разыскиваю тебя по всей Европе. Отец уехал в Мексику. Мне пришлось проводить совещание с министрами, подписывать бумаги. Но я все время звонил и так скучал! Приезжай ко мне!.. - Приглашение прозвучало так жалобно и безнадежно, что Антония рассмеялась.

- Ты молодец, что нашел меня. А то я сама здесь чуть себя не потеряла. Я совсем, совсем одна, в большой темной спальне, за окном луна... Я соскучилась, приезжай, милый...

- Я смогу оказаться у тебя только через восемь часов. Сейчас сообщу летчику...

- Не смей, сумасшедший! Я завтра утром уезжаю. Надо заехать ещё кое-куда... Я тебя отец выпорет и отнимет корону!

- Тони, ведь я люблю тебя! - взмолился он, не поддержав веселого тона.

- А что ты любишь? - вдруг строго спросила Тони. - Что?

- Тебя, тебя всю, с ног до головы!

- Нет, нет, так не пойдет. Подробнее! - потребовала она.

- Твой голос, улыбку... твой живот. Да - твой живот, ты так здорово танцевала!

- А еще?

- Ну все-все! Губы, нос, твои чудесные глаза... Знаешь, - твое лицо, огромное-огромное, как на тех рекламных щитах, что стоят вдоль автобанов плывет передо мной, куда бы я ни смотрел...

- И даже, когда смотришь на министров?

- Конечно! Когда смотрю на цветы, на синее небо, море и сейчас, знаешь, сейчас я вижу его на солнце... Оно уже поднимается, как тогда... Я буду встречать его с мыслями о тебе...

- Спасибо, любимый. Ты сказал мне что-то очень важное. Я обязательно буду думать о тебе, когда подойду к зеркалу, а ещё - как только здесь поднимется солнце!

Тони проснулась, когда солнце было уже высоко, бледным пятном пробиваясь сквозь высокую пелену облаков. За дверью шуршала юбками Дора, поджидая пробуждения "внучки".

- Старушка, мой завтрак в постель! - крикнула Антония, отложив ненужный колокольчик. И не ошиблась - дверь тотчас же отворилась.

- Я подумала, что тебе сегодня надо хорошенько выспаться и отдохнуть. Замоталась поди, - то карнавал, то басурманы с верблюдами, - Дора ловко устанавливала на постели столик с подносом, на котором был и обязательный сок, и кофе, и аппетитнейшего вида золотистая круглая булочка. Обязательно съешь пышку. Специально на заре тесто поставила, его непременно с восхода солнца замешать надо и росой сбрызнуть, тогда и силы будут, и приворотные чары...

- Ладно, съем твою высококалорийную булочку в честь одного очень хорошего человека. - "За тебя, Максик!" - куснула Тони нежную слоеную мякоть.

Прямо из Флоренции Антония направилась в "Каштаны". Ей необходимо было прояснить участие доктора в своей судьбе, а так же в жизни Виктории и Бейлима, ставшего ей далеко небезразличным.

Динстлер, не предупрежденный о визите, остолбенел при виде юной красавицы, выходящей из "вольво". И уж очень подозрительно засуетился, заволновался, предлагая Антонии остаться погостить, расспрашивая о погоде на Аравийском полуострове. А услышав её твердое заявление: "Нам надо серьезно поговорить!", сразу сник и посерел.

Разговор состоялся в кабинете. Динстлер явно нервничал и что-то скрывал, пряча глаза, отвечал невпопад, путаясь в аргумента. В конце-концов, Антония не выдержала, прямо заявив:

- Довольно, Йохим. Мне известно все!

Он закрыл глаза и уронил лицо в ладони, словно борясь с обмороком. Пауза показалась Антонии чересчур затянувшейся.

- Я знаю не только русского мальчика и сделанную на замену мне копию из рыжей дурнушки. Мне известно, от чего у меня выпадали волосы, распухал нос и заплывали глаза... Мне хочется сказать вам что-то очень обидное... Но... признайтесь, Йохим, неужели вам не жалко меня? Почему, ради чего можно было решиться на такой шаг? Ведь это - убийство!

Динстлер не проронил ни слова. Его плечи поникли, а лоб с залысинами казался особенно большим - уродливый гений злодейства.

- Вы ничего не отрицаете? Отчего же? Двадцать четыре года мне морочат голову и лишь от чужих людей я случайно узнаю, что Остин - не мой отец, что Алиса... - Тони, не сдержавшись, горько разрыдалась. Она никак не могла произнести вслух "Алиса - не моя мать". Нет, никогда, в каком бы приюте ни подобрал её этот человек, возомнивший себя богом. - Смотрите!