Виктория Токарева - Я есть, Ты есть, Он есть

Все постепенно напивались. Стали петь. Выбирали песни тоталитаризма. В том времени были хорошие мелодии.

..."Эх, дороги, пыль да туман..." Это - не пьяный ор.

Это - песня. И поющие. Люди, осмыслявшие жизнь.

Зачем были декабристы? Чтобы скинуть царя? Чтобы без царя? Чтобы в результате было то, что стояло семьдесят лет? И то, что теперь...

Вся киногруппа нищенствует. И творцы, и среднее звено. А банкир живет хорошо. И покупает любовь. Любовь стоит дорого. Или не стоит ничего.

Елисеев куда-то исчезал из поля зрения. Лена оборачивалась и искала его глазами. Он пил много. Лицо становилось растерянным. Лена боялась, что он оступится и ударится об угол кровати. Все окружающее как будто выставило свои жесткие углы.

Она знала его два дня. Это много. Даже за один час можно все понять. А тут два дня и две ночи. Сорок восемь часов.

Андрей - совсем другой человек. Но такие, как Андрей, не живут. Таких Бог быстро забирает. Они Богу тоже нужны. Они нужны везде - тут и там. А Елисеев - ни тут, ни там. Но любят и таких.

Он подошел к ней. Сел на ручку кресла. Посмотрел в ее глаза проникающим взглядом. Лена увидела, как тяжело пульсирует жилка на шее. Шея - не молодая. Примятая.

Кровь пополам с водкой. Сердце устало, но качает. Он сел рядом, чтобы сердце получше качало. Не так тяжко.

- Ты мне поможешь? - спросил он. - Не дашь подохнуть?

- Не дам. Я умею. Я поддержу.

Он поверил и успокоился.

Потом они ушли врозь. Она - раньше. Он - через десять минут.

Лена вошла в ванную. Зажгла свет. И увидела себя в зеркале. Она была красивая. Этого не могло быть, но это было.

Андрей любил ее рисовать. Овал лица - треугольником, с высокими скулами. И большие зеленые глаза. Кошка. Глаза преувеличивал. А щеки преуменьшал И сейчас в гостиничном зеркале Лена увидела преувеличенные глаза и овал треугольником. Горе что-то добавило. Присмуглило. Подсушило. Но осенний лист тоже красив. И его тоже можно поставить в вазу, украсить жилище. Жизнь продолжается.

Вошел Елисеев. Едва разделся и сразу грохнулся.

- От тебя воняет алкоголем, - сказала Лена.

- Ну и что теперь с этим делать? Лечь на другую кровать?

- Нет, - сказала она. - Останься.

Они лежали рядом и слушали тишину.

- Ты никогда не говорил о своей жене, - А зачем о ней говорить?

- Но она же существует...

- Естественно.

- А какая она?

Он помолчал. Потом сказал нехотя:

- Высокая. Сутулая. Это оттого, что у нее всегда была большая грудь. Она стеснялась. И сутулилась.

- Ты ее любил?

- Не помню. Наверное...

- У вас есть дети?

- Нет.

- А постель?

- Нет.

- А какая ее роль?

- Мертвый якорь.

- Что это значит?

- Это якорь, который болтается возле парохода и цепляется за дно. Он не держит. Но корабль не может отойти далеко. Не может уйти в далекие воды.

Его корабль болтается у причала, как баржа. Среди арбузных корок и спущенных гальюнов.

- А зачем тебе такая жизнь?

- Я не должен быть счастлив. Иначе я не смогу останавливать мгновения. Или остановлю не те. Счастливый человек не имеет зрения. Он имеет, конечно. Но другое.

- Это ты все придумал, чтобы оправдать свое пьянство и блядство. Можно серьезно работать и серьезно жить.

- Можно. Но у меня не получается. И у тебя не получается.

- Мой муж умер.

- Я об этом и говорю. Твой муж серьезно работал и серьезно жил, и это скоро кончилось. Когда все спрессовано, то надолго не хватает. Надо, чтобы было разбавлено говном.

- Ты же говорил, что хочешь быть мне еврейским мужем...

- Хочу. Но вряд ли получится. Я пьянь.

- Пей.

- Я бабник.

- Это плохо. Мы будем ссориться. Я буду бороться.

- Я пошляк.

- Но любят и с этим. Ты только будь, будь...

Он навис над ней и смотрел сверху.

- Ты правда любишь меня?

- Не знаю. Ты проник в меня. Я теперь не я, а мы. Я стала красивая.

- Ты красивая. С этим надо что-то делать...

- А что с этим делать?

Они обнялись. Его губы были теплые, а внутренняя часть - прохладная. От этого Тепла и прохлады сердце подступало к горлу, мешало дышать.

Лена заснула в его объятиях. Ей снился океан, в который садилось солнце. Лена улыбалась во сне. И выражение лиц у обоих было одинаковым.

В последний день съемок они не расставались. Лена и Елисеев уже ничего не скрывали, хотя и не демонстрировали. Каждый делал свое дело. Лена клеила бакенбарды, укрепляла их лаком. Елисеев останавливал мгновения, но дальше, чем на метр, от Лены не отходил. А если отходил дальше, то начинал оглядываться. Лена поднимала голову и ловила его взгляд, как ловят конец веревки.