Анатолий Агарков - Как я стал Богом

Пощупал вмятину во лбу — точно, подставка под чернильницу. Представил пузырёк-непралевашку — сколько кубиков бесценного мозга вмято, порушено, безвозвратно погублено. Какие утрачены способности? Как сам жив остался?

Но остался. Могу мыслить, дышать, есть, пить, говорить, видеть и слышать. Двигаться могу. Значит, рано мне в покойники, да и в шуты гороховые....

Не ощущаю боли — один нюанс. А иже с ним — тепла и холода. Словом, потерял чувствительность. Не замечаю голода — второй. Впрочём, это из той же оперы.

Со слухом что? Со слухом есть проблемы. Голоса доносятся как из бочки — бу-бу-бу. И никак не могу понять, кто говорит, пока на рот не гляну. Это бывает.... Ну, точно! Заткнул поочерёдно пальцем правую раковину, левую. Это бывает, когда слышишь одной половиной. А у меня не работает правое ухо — напрочь отключилось. Вот такая чернильница!

Дальше что?

Прикрыл поочерёдно глаза — видят оба, но левый хуже. Да ни хрена он не видит — только свет и тьму! Смотрю на рожу трактирщика, вижу пергамент лысины и щёк, да три пропадающих пятна, когда Свиное Ухо молчит или моргает.

Руки двигаются, ноги гнутся. Попробовал встать. Встал, и тут же едва освещённые стены строения, костерок и сидящие пред ним бомжи в кадриль пустились — утюги за пирогами, пироги за башмаками.... Голова закружилась, и я бы упал, если б раньше Уч-Кудук не дёрнул меня за лодыжку.

— В бега, буржуй, собрался?

Упал и ткнулся лбом в треклятую плиту.

— Э, кончай, кончай! — вступился Упырь. — Товарный вид испортишь.

— Хуже не будет.

Подошла Кащеевна с коробкою в руках.

— Духалон?

Надежда извлекла пузырёк, повертела перед глазами.

— Не-а. Средство для очистки ванн.

Бомжи оживились

— Спиртяга?

— Ректификат.

— Цеди в котелок.

— А можа я неразбавленный пью.

— Выдавай Надюха по флакону.

— Допиваёте бульён, и ларисок дожирайте.

— Пускай флакон по кругу и котелочек — на занюх.

Кащеевна, едва не лишив головы, затащила мой торс на своё бедро.

— Хтой-то тебя так?

— Упал.

— Сейчас залижу — как на собаке заживёт.

И она принялась вылизывать царапины и ссадины моего лица.

О, господи! Я закрыл глаза. Опять этот запах. Отвратительный запах нечистот и гниющей плоти. Запах её рта.

— Будешь?

Открыл глаза — Кащеевна пристраивала пузырёк к моим губам.

— Средство для очистки ванн? Нет.

— Что ты понимаешь! Надо в рот набрать глоток, а потом запить — мягше бражки пройдёт.

Надя продемонстрировала культуру пития убойного напитка — крякнула, дыхнула, помотала головой.

— Прошла. Выпей, дуралей, веселее станет.

Реплики от костра:

— Смотри, как она его ласково — дуралей. Чует сердце, свадьбе быть.

— Сейчас мы её и забацаем. Уч-Кадушка принимай поповский сан.

Густой бас бородача отразил бетонный потолок:

— Венчается раба Божья Надежда рабу Божьему — Слышь, как тебя? Не помнишь? — рабу Божьему Звезданутому. Аминь.

Четыре глотки прогудели:

— Ами-инь.

— Да целуйтесь вы, черти! — басил Уч-Кудук, грозя дымящимся поленом. — Зря, что ль кадилом машу?

Увидев щербатый Надюхин рот, в страхе закрыл глаза. О, Господи!

— С таким не интересно — квёлый он, как жмурик, — отступилась новобрачная. — Надо его напоить.

Какие вопросы? Мне тут же протолкнули в рот горлышко пузырька, едва не выдавив зубы. Забулькала жидкость, задёргался кадык, пропуская её внутрь.

— Пей, буржуй, халява. Завтра нас коньячком угостишь.

— Вот, зараза, полфлакона оприходовал и не поморщился.

— Пустите-ка его — посмотрим, пробрало али нет.

Меня поставили на четвереньки. Я только помотал головой, давя отрыжку, а она хлынула изо рта жидкостью для очистки ванн.

— Вот зараза, всё добро в пыль. Не давайте ему больше.

Меня оставили в покое.

Я прилёг, пытаясь привести в порядок мысли — осознать, что имею, что могу противопоставить этой банде спившихся отбросов в защиту своей чести, достоинства и самой жизни. Но достал-таки ректификат — головка моя поплыла, поплыла, вальсируя, не давая сосредоточиться на главном. Чушь полезла всякая, философская — ну, прямо к месту.

Через всю мою сознательную жизнь проходила красной нитью женская тема. У меня не было приятелей кроме виртуального Билли. Папашка бросил нас, и было время, когда я его ненавидел, потом жалел, но никогда не уважал, не гордился, не брал в пример для подражания. Дед был суровым человеком и, как оказалось, весьма жестоким и коварным — мы стали врагами. Патрон давал отеческие советы, но чаще прислушивался к моим, профессиональным. Так уж получилось, что жизнь мою заполнили женщины — бабушка и мама, жёны и любовницы, дочери. И, конечно, это обстоятельство корректировало мои поступки, сформировало характер и определило судьбу, которую, впрочем, не следует хаять. Только вот ирония — на пороге в небытиё оказаться вновь в роли жениха полуторацентнерной макумбы.