Анатолий Агарков - Как я стал Богом

— И стихов, — поддакнул бас-гитарист и заставил звучать свой инструмент.

— Можно репом попробовать, — подал голос виртуоз синтезатора, и его инструмент запел.

— Знаете, что это? — вскинул кулак над головой, на запястье сверкнул серебряный браслет. — Магнитный корректор музыкального слуха и голоса. Вот сейчас мы этим и займёмся. Кто первый желает?

Ребята переглянулись, пожали плечами.

— Ну, давайте я, — вызвался ударник.

Нацепил ему оптимизатор на запястье.

— Подключайся, когда поймёшь, что я играю.

Ещё до первой паузы ударные инструменты догнали мою гитару и влились в общий звуковой фон. Я запел, и через минуту барабанщик вклинился вторым голосом.

А потом послышалась фальш. Оглянулся — очарованные гитаристы пытаются импровизировать скорее по наитию, чем слуху.

Поморщился, жестом показал — цепляйте оптимизатор, потом подключайтесь.

По моим расчётам последний урок в школе должен закончиться.

— А что, ребята, вдарим по высоким нотам?

И мы вдарили.

Все, кто остался к тому часу в школьных чертогах, сыпанули в конференц-зал. Потому что на его сцене дебютировал квартет музыкантов ни голосами, ни виртуозностью игры ничуть не уступающий знаменитой на весь мир ливерпульской четвёрке.

С того дня на наших репетициях зал не пустовал — сбегались ученики, приходили учителя, заглядывали уборщицы. Все были, кроме той, ради которой всё это затевалось.

С угрозами явилась директриса:

— Я вас запру куда-нибудь — в подвал или на чердак.

— Зачем?

— Вы срываете учебный процесс.

Разве поспоришь?

Я подмигнул ребятам и спустился со сцены. Римма Васильевна в позе Наполеона на Поклонной горе ждала меня в проходе. А за моей спиной....

После инструментального вступления квартет хорошо поставленных голосов выдал:

— Когда уйдём со школьного двора

Под звуки нестареющего вальса....

Разбитый наголову Наполеон захлюпал носом, промокнул глаза платочком и опустился в кресло.

А со сцены:

— Ты сидишь за партой третьей,

У окна сидишь в сторонке

И на целом белом свете

Нет другой такой девчонки....

На улице зажглись фонари, когда я провожал Римму Васильевну домой.

— Что у вас произошло с Вероникой Седовой?

Сказать правду? Никогда! Стыд какой! Лучше язык проглочу.

— Я беседовала с ней. Что ж вы, Алексей Владимирович? Ай-яй-яй! Не положено нам, по этике преподавательской, по морали педагогической, по нравственности человеческой.

Голова моя в плечах утонула.

Господи! Бросить всё? Сорваться? Убежать в свою одинокую, бесприютную реальность?

— Но какая девочка! Я ведь с ней как мать пыталась говорить. А она: нет, нет и нет — с Алексеем Владимировичем не могу общаться. В чем причина, спрашиваю. А она: он в меня влюблён. С чего взяла? Он сам, говорит, признался, замуж звал. Что ж вы, дорогой наш аспирант?

Страх разоблачения отпустил сердце. И нахлынули чувства.

— Да, люблю я её, люблю, — ударил в грудь кулаком. Весьма гулко.

Римма Васильевна с любопытством покосилась.

— А известно вам, молодой человек, что все наши незамужние клушки только о вас в учительской судачат. Нравитесь вы очень женскому полу.

— Нравлюсь — разонравлюсь. Что делать, Римма Васильевна? Ну, почему я ей не пара? В чём изъян?

— Признаться, не поверила Веронике, а теперь вижу, зря. Надо было расспросить — в чём изъян? Что стопорит? Давайте погадаем. Может, себя считает недостойной: вы — высокообразованный, без пяти минут кандидат наук, а она — недоучка детдомовская. А может, вас. Вы простите, Алексей Владимирович, за откровенность — есть в вас какая-то немужская мягкотелость. Мы, женщины, привыкли, чтобы в судьбоносные моменты решения принимали мужчины. Только таким покоряемся. А вы, как старичок семидесятилетний (неужто просматривается?), заикнулись о чувствах и дожидаетесь ответа в сторонке. Дождётесь — уведут девицу под венец. И думается, не лучший представитель сильного пола.

Я молчал. А что сказать?

У дверей подъезда Римма Васильевна оборотилась ко мне.

— А вообще-то, всё верно — не стоит морочить голову: девочке надо доучиться. Слава Богу, оценки у неё улучшились.

По пути домой.

— Билли, всё слышал? Твоё мнение.

— Умная тётка. Знаешь, правка её в диссертации....

— О чём ты? Я про Веронику. Она не жаловалась на меня, но отвергает напрочь.

— Ябед в детдоме жестоко карают. А что не любит — значит, не любит.

— Мы целовались с ней. Она была в упоении. Я чувствовал — она любила меня. Ах, если б мне сдержаться....