В отличие от современных исследователей (М. Каганской, Б. Соколова, М. Золотоносова, с одной стороны, А. Кубаревой, В. Петелина, В. Лосева, с другой), М. Булгаков, констатируя национальность Троцкого в дневниках и “Белой гвардии”, не ставит её во главу угла, как и не зацикливается на фигуре Льва Давидовича вообще. Он лишь объективно указывает в “Грядущих перспективах” и “Белой гвардии” на его руководящую роль в годы Гражданской войны.
Приведённые записи и то, что осталось за “бортом”, дают основание предположить: для Булгакова национальная составляющая личности, по большому счёту, имеет значение лишь настолько, насколько она противостоит традиционным христианским основам бытия. Отсюда мотив “Белой гвардии”: Троцкий — антихрист, большевистская Москва — город дьявола.
Вообще нельзя говорить о закреплённом смысловом значении за словом “еврей”. Оно употребляется в романе в разных контекстах не только как символ революции, но и империи. Так, из хора голосов во время встречи Петлюры следует, что “жид”, “офицер” и “помещик” одинаково ненавистны толпе, все они подлежат уничтожению.
Примечательно, что смерть именно еврея (ещё одно — теперь художественное — опровержение антисемитизма М. Булгакова) вызывает эсхатологические размышления автора, в которых национальная ипостась личности естественно и незаметно переходит в общечеловеческую. (Другое дело, что жидовская морда… шпион — это выкрики пьяного петлюровца, которые могут не нести никакой реальной подоплёки.) Писатель, по-библейски говоря о жизни и смерти, преступлении и наказании, утверждает ценность любой личности. Позиция М. Булгакова в этом и некоторых других вершинных эпизодах романа — это позиция христианского гуманиста, который человека воспринимает без сословных, национальных, религиозных, расовых ограничений как существо, созданное по образу и подобию Божьему.
Показательно, что в современных интерпретациях “Белой гвардии” на смену социально-классовому подходу пришёл национально-государственный. Правда, нередко он сводится к примитивной “левой” парадигме “метрополия — колония”. Так, исследовательница из Израиля М. Каганская неоднократно утверждает, что “Белая гвардия” — имперский роман.
Эта идея была подхвачена профессором МГУ Е. Скороспеловой и спроецирована на пьесу “Дни Турбиных”: “Драматург остановился на событиях, связанных с бегством гетмана Петлюры, что с цензурной точки зрения было наиболее приемлемо”. И в качестве аргументации профессор приводит суждение М. Каганской о “Белой гвардии”, воспринимаемое как аксиоматичное: “Противостоит великодержавность — сепаратизму, метрополия — колонии, Россия — Украине, Москва — Киеву”. Не меньшее недоумение вызывает вторая часть рассуждений М. Каганской, принятых Е. Скороспеловой, рассуждений, из которых следует, что П. Скоропадский — символ московской, русской великодержавности.
Данная версия не нова. Ещё С. Петлюра и его сторонники упрекали Скоропадского в “москофилии”. И если бы не типично-показательная реакция профессора МГУ на этот миф, я бы не стал приводить следующие факты. Сошлюсь не на мемуары В. Шульгина и других правых, которые, с точки зрения каганских-золотоносовых, заранее и всегда не правы. Сошлюсь на свидетельство Н. Василенко, министра в правительстве П. Скоропадского, и В. Вернадского, президента Украинской Академии наук.
Н. Василенко выдвинул идею “Украины до Сухума”, и он же предполагал, что “после такого шовинистического (украинского. — Ю. П.) министерства будет стремление к унитарной России”. В. Вернадский в своих дневниках отмечал как то, что и для русских создаётся “совершенно невозможное положение”, так и “повсеместное сопротивление” национальной политике правительства Скоропадского: “Сейчас в Полтаве очень тревожное чувство в связи с начинающейся насильственной украинизацией… Небольшая кучка людей проводит, и начинается отношение такое же, как к большевикам”; “Любопытно отношение к украинскому вопросу творческих сил в Полтаве — отрицательное”; “Палиенко рассказывает, что в Харькове резкое движение против украинцев, не сравнимое с Киевом”; “Крым не хочет “воссоединяться” с Украиной. Рассказывали, что в Крыму официальный язык — русский, допускаются немецкий и татарский. Пропущен украинский”.
Этот исторический контекст не учитывается многочисленными авторами, упрекавшими М. Булгакова и его героев в украинофобии. Так, ещё в 1929 году украинские писатели требовали от Сталина снять пьесу “Дни Турбиных”, ибо в ней унижается украинский народ и она пронизана великодержавным пафосом единой и неделимой России. Незадолго до этого, видимо, руководствуясь той же логикой, вопреки воле М. Булгакова, на генеральной репетиции МХАТа была изъята “петлюровская” сцена — избиение и гибель еврея. А впрочем, еврея ли? Но дальше всех в этом направлении пошла, уже в наши дни, М. Каганская. Она, в частности, утверждает: “Ничего украинского не признавал в Киеве и Булгаков. Потому и не захотел вписать в роман настоящее имя города (…) Вот Булгаков пишет: “…наступил белый, мохнатый декабрь”. Неправда: в Киеве наступает не безличный двенадцатый месяц, а “грудень”(…).
Читать дальше
